куда-то назад, в бездонную воронку.
О контроле он уже и забыл. Ему оставалось только одно — прерываемая рыданиями мольба: «Фрэнки-тс-с-тс-с-пожалуйста-Фрэнки-тссс-пожалуйста…»
Пустые слова. Трогательные слова. Слова, которые могли только хрипеть и пресмыкаться перед ужасными воплями сына, перед самой древней молитвой из всех. Первая великая передача.
Все, все обладало абсолютной проводимостью. Горы. Океаны. Даже звезды. Но все оставалось глухо. Ничто не внимало. Хруст черепов миллионов агнцев в челюстях миллиона львов. Миллиарды человеческих воплей, из которых не был услышан ни один. Только моментальный блеск в бездонных глубинах. И того меньше…
Никаких последствий, лишь неизбежность. И острие ножа, вонзающееся все глубже.
Умирают только дети — наконец понял Томас. Маленькие. Беспомощные. Ничего не понимающие.
В конце каждый становился ребенком.
Это казалось почти нормальным. Захолустье, старый друг, машущий с крыльца. Летний ветер, стремительно проносящийся сквозь ветви деревьев. Ребенок, которого надо поднять с задницы.
Голоса у Фрэнки уже не осталось, он давно без остатка истратил его на крик. Теперь он просто царапался и корчился, как умирающий наркоман. Лишь выкатившиеся из орбит детские глаза и старческая гримаса повествовали об ужасе, который волнами накатывался на его душу.
Это не мог быть его сын.
Этого не могло быть.
Томас поднялся по бетонным ступеням, оглядел белый, в колониальном стиле фасад, покосился на брызжущее светом солнце. Моргая, посмотрел на Нейла; мысли его были уже по ту сторону надежды или ненависти.
Неприкрытая улыбка. Воспаленные глаза.
Нейл придержал дверь так, чтобы он мог внести Фрэнки в полированный полумрак. Томас почувствовал, как чужая рука ободряюще легла на его плечо, когда он проходил мимо. Легкая боль от укола в затылке. Томас обернулся, слишком измотанный, чтобы встревожиться, не говоря уже поразиться. Он просто посмотрел на монстра, который был его лучшим другом. Колени его подогнулись, как ватные. Фрэнки выскользнул у него из рук. Все заколыхалось перед глазами, взвихрившиеся пылинки заметались в необъятном пространстве бытия.
— Эх, Паинька, — произнесла тень. — Пора бы уже знать. Не важно, каковы правила…
Мир рушился, подернутый бледновато-млечной дымкой.
«Меня заносит».
— Центральная нервная система homo sapiens, — говорил Нейл (хотя, когда он начал говорить, Томас припомнить не мог), — это совсем не то же, что сердце или желудок. Это не какой-то определенный орган с отдельными функциями. Очень многое в структуре нашего мозга предопределяется
Томас был намертво пригвожден к какому-то аппарату, почти вертикально. Что-то мешало ему повернуть голову. Ни единая клеточка его кожи, ни единый волосок не мог пошевельнуться. Череп его был словно припаян или замурован, став частью дома. Подняв глаза, он мог увидеть над бровями металлический край чего-то, не более. Комната перед ним была просторной: стены из шлакобетона выкрашены белой краской, незаконченный потолок заливал ослепительный флюоресцентный свет. Судя по расположению углов, он догадался, что находится в центре комнаты, но не видел ничего сзади. Справа в углу были сложены коробки, рядом стояла низкая тележка. Прямо перед ним были тесно составлены два стола с наваленными на них плоскими дисплеями, клавиатурами и несколькими незнакомыми Томасу устройствами. Нейл, в шортах и сандалиях, повернулся и присел на корточки перед открытой коробкой. Поблескивали неровно залитые застывшей пенкой трубки.
Нейл подошел к нему, держа вверх иглой шприц в обтянутой резиновой перчаткой руке.
— В данную минуту, мой друг, ты и я — единственные синапсы, имеющие какое-либо значение. — Он наклонился вперед, и Томас почувствовал резкий укол в шею. Нейл протер пятнышко комочком ваты. Подмигнул. — Кое-что, чтобы ты побыстрее отошел от анестезии.
— Фрэнки… — хрипло произнес Томас.
Казалось, это единственное слово, которое он в состоянии выговорить.
Красивое, мужественное лицо омрачилось.
— В плане произошли небольшие изменения, Паинька.
— Фрэнки! — пронзительно вскрикнул Томас.
Брызжа слюной, он стал биться, стараясь высвободиться из зажимов, которые его держали. Взгляд Нейла заставил его замолчать и притихнуть. Это было нечто, лишенное членов или придатков, обладавших хватательной способностью, нечто вроде змеиной души, такое же недосягаемое, как ухмыляющийся нацистский офицер или вооруженный ножом африканский повстанец с горящим взором.
— Не надо беспокоиться.
— Бе-беспокоиться? — сквозь слезы крикнул Томас — Что, ч-черт поб-бери?..
Нейл развернул клавиатуру, стоявшую на ближайшем столе, и начал что-то набирать на ней. Томас услышал доносившееся сверху гудение, словно где-то там находился принтер.
— Сукин сын! — неистово взревел он. — Чертов подонок! Я тебя убью! Убью!..
Но почти тут же замолчал — сначала от смятения, потом от забрезжившего понимания. Нейл был прав. Не о чем было беспокоиться. Как мог он быть таким ослом?
— Лучше? — спросил Нейл.
— Да, — усмехаясь, ответил Томас — Намного. Что ты сделал?
— Да ничего особенного… Так ты больше не волнуешься за Фрэнки?
— Пошел он. С ним будет порядок.
Нейл отрицательно покачал головой:
— Нет, Паинька. Боюсь, уже не будет.
— Нет?
— Нет. По сути, он уже умер.
— Шутишь? — рассмеялся Томас.
— Не шучу. Избавиться от аффекта мертвой петли — по крайней мере, такой дьявольской, какую делает Маккензи, — можно только одним способом.
— Каким же?
— Пуля в голову.
Томас зашелся самым искренним смехом. Рассудком он понимал, что в этом нет ничего смешного, но ему было смешно… И главное, все казалось настолько естественным — самая обычная вещь на свете.
— Ты всегда был психом.
Фрэнки. Бедный малыш. Ему, Томасу, будет не хватать маленького засранца…
— Значит, все это кажется тебе нормальным? — не скрывая любопытства, спросил Нейл.
Томас попытался пожать плечами.
— Что ж, полагаю, со стороны это может показаться странным, но, если вдуматься, это совершенно нормально.
— Как так?
Ответная ослепительная улыбка Томаса означала: «Ты что — дурак?»
— Мы же старинные друзья и привыкли дурачить друг друга, — пояснил он. — Вот только, боюсь, немного староваты для этого стали.
Нейл почесал за ухом ручкой.
— Но в какой-то степени ты понимаешь, что происходит, разве не так? Понимаешь, что я
