Слезы брызнули из ее красивых карих глаз.
— Тс-с-с, — выдохнул Томас.
— Нет… Нет. Ты должен еще кое-что узнать. Кое-что, что я должна была сказать тебе. — Рыдания заглушали ее слова. — Я люблю тебя, Томми. Я так тебя люблю! Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?
Томас плотно закрыл веки, ему не хотелось пускать Нору в свой кошмар.
— Он контролирует тебя.
— Кто? О ком ты? Это я, Томми. Я…
Томас почувствовал, как исказилось его лицо. Краешком глаза он увидел новые огоньки, мерцающие на схеме его мозга на компьютере Нейла.
— Но ты же сказала, что не любишь меня. И никогда не любила.
— Да… это так. Я не могла. Но теперь что-то изменилось. Теперь я вижу тебя таким, какой ты есть на самом деле. Любящим. Ярким. Чутким. Я просто… просто… Я так люблю тебя, Томми. Томми, ты мне веришь? Ты должен мне поверить. Правда?
— Поверит, ты же знаешь. — Это был уже голос Нейла.
— Нейл, — позвала Нора. — Это ты?
— Он стоит вон там, Нора.
— О чем ты? — спросила она, глядя исподлобья. Ее глаза были по-прежнему затуманены слезами.
— Она меня не видит, — сказал Нейл. — Я отключил цепочки левого полушария, которые участвуют в конструировании экстраперсонального пространства. Это значит, что справа она ничего не может видеть. Она не видит даже, что не видит. Место, где я стою, просто не существует для ее мозга, даже как отсутствие.
— Однако я слышу его голос, — произнесла Нора, явно озадаченная, несмотря на всплеск страсти. — Нейл? Где ты?
— Почему я должен верить? — прорычал Томас.
— Потому что она действительно любит тебя, — ответил Нейл. — Все, любой нейрохимический обмен, любые синаптические вспышки, которые происходят в мозгу того, кто действительно влюблен, происходят сейчас и в ее мозгу. Настоящая любовь, Паинька. Она предлагает тебе настоящую любовь.
— Ничего настоящего в этом нет. Ничего. Ты контролируешь ее. Заставляешь ее любить…
— И что? В чем земная разница между тем и этим? Если бы не я нарушил равновесие ее мозга, склонив к проявлению столь нежных чувств, то что это такое, как не случайное сочетание стимулов? Роза, принесенная к дверям возлюбленного. Затянувшийся поцелуй. Идущие от сердца слова. Улыбка. Что, как не внешние стимулы, которых в равной степени могло и не быть — ведь случайные связи так многочисленны и дело это такое темное, — вызвали определенное увеличение уровня дофамина и окситоцина? Бензин для любовного мотора, мой друг. Подлей его в мозг — и возникает любовь. Бензин кончился — и любовь исчезает вместе с ним. Причинные связи здесь, по меньшей мере, неуместны. Какая кому разница, мир ли напрямую дергает ее за ниточки или это делаю я?
— Нет, — сказала Нора, и густой румянец покрыл ее щеки. — Ты не понимаешь, Нейл. Я
Томасу захотелось дотянуться и погладить ее по щеке. Слезы стояли у него на глазах.
— Я верю тебе, милая.
— Она растрогала тебя, — сказал Нейл. — Даже после всего, что сделала. Она проявляет все, что мы подразумеваем под словом «любовь», — стимулы, которые провоцируют определенную нейрохимическую реакцию в твоем…
— Но и тебя я тоже люблю, Нейл! — крикнула Нора. — Я… я совсем запуталась. Я… я чувствую эту сладкую боль, когда слышу тебя! Обоих! Ты нужен мне… Так нужен! Ты должен поверить мне. Это я говорю. Я!
— Это непристойно, — прошептал Томас.
— Нет, — ответил Нейл. — Это совершенно естественно.
— Естественно? — свирепо переспросил Томас — Что же в этом естественного?
— Наш мозг — управляемая машина, Паинька, результат миллионов лет эволюционной адаптации к своей окружающей среде, своему миру. То, что он может возвыситься и управлять собой, так же естественно, как и все остальное. Только подумай! Улавливая все новую информацию на протяжении сотен миллионов лет, он наконец добирается до сути. Игра окончена, старик.
— Томми! — позвала его Нора. — Томми! Я чувствую, о чем говорю! Никто не принуждает меня!
— Это только кажется, — сказал Нейл. — Твой мозг развился до того, чтобы порождать поведенческие адаптации к внешним условиям, Нора. Его внутренняя среда, его метод обработки внешних стимулов в значительной степени незримы для него. Вот почему мы воспринимаем красные машины и красные вишни, все красное в нашем окружении, и практически не воспринимаем нейрофизиологических процессов…
— Прекрати, Нейл. — Нора рассмеялась, словно услышала какой-то вздор, который бормочет невинное дитя. — Я
Нейл вернулся к столу и на этот раз склонился над ноутбуком.
— Так что же ты чувствуешь, а, Нора?
— Я уже сказала. Это почти неописуемо. Это самое глубокое, самое трепетное, самое благоговейное чувство…
Она запнулась. Веки ее трепетали. Она проглотила слюну, затем протяжно, хрипло вздохнула.
— О-о-о, — выдохнула она. — Ты уже делаешь со мной
— Не смущайся, дружище, — сказал Нейл, мельком взглянув на Томаса. — Она просто механизм. Она нереальна. Да и как ей быть реальной?
— М-м-м-м, — промычала Нора тоном, который, как ножом, резанул Томаса своей узнаваемостью, — О-боже-бо-же-мой…
— Она ничем не отличается от нас… — произнес Томас ломким голосом.
— Разумеется, — усмехаясь, сказал Нейл. — Каждый из нас нереален. Не способен увидеть себя таким, какой он есть, наш мозг постоянно стряпает из нас что-то… Именно в данный момент ее мозг опустился на шаг в каузальной пищевой цепи. — Он моргнул и добавил: — Как и твой.
Нейл заставлял ее рыдать. Нейл заставлял ее пронзительно вскрикивать, причем делал это так, что Томасу все происходящее казалось забавным, да еще каким. Чем больше она захлебывалась криком, чем мучительнее он становился, тем более вызывающе звучал.
Затем Нейл, хохоча над пристыженностью Томаса, продемонстрировал ему эту чудовищную эмоцию — всю, до последней йоты.
На этот раз смеялась Нора.
Нейл заставил ее позабыть минуты, потом даже секунды, так что она непрестанно спрашивала:
— Где я?
— Где я?
— Где я?
— Где я?
Между представлениями Томас старался утешить ее — этот дергающийся механизм, некогда бывший его женой. Он старался прошептать ободряющие слова, которые не имели никакого смысла, едва пробиваясь сквозь стоявший у него в ушах металлический звон.
Но она только снова и снова рыдала:
— Рипли! Фрэнки…
Она кончила, после чего Нейл преобразил характеристики ее голоса в алгоритм, который заставил кончить его самого. Томас стоял между ними и хихикал, когда они, не переставая кричать, доходили до оргазма за оргазмом при звуках того, как кончает другой.
И Томасу не хотелось, чтобы это прекращалось.
