В результате действия левых радикалов перечеркнули всяческую возможность довести до логического завершения модернизацию. Закрепления итогов реформаторства не произошло.
Историк А. Левандовский одним из первых еще на исходе советской эпохи заговорил об «отщепенцах», этих «возмутителях спокойствия» второй половины XIX в., кредо которых — «не идти на компромиссы, не сотрудничать с властью, не входить в систему обыденных служебных и бытовых отношений, не преобразовывать существующее путем повседневной «рутинной» деятельности, а бить его насмерть, разрушать беспощадно во имя светлого будущего». Эти идеи десятилетиями внушали обществу «властители дум» — Чернышевский, Писарев, затем — Бакунин, Лавров, Ткачев. Не дай бог «отщепенцам» из исключения превратиться в правило, стать определяющей силой. «Нечто подобное и произошло в пореформенной России, придав ее истории неизъяснимо трагический характер», — пишет Левандовский[87].
Убедившись в бесперспективности революции «снизу», часть радикалов обратилась к политическому террору. Однако убийство Александра II обусловило не только откат реформ, но и усиление позиций консервативных элементов в эпоху Александра III. С его воцарением в социально-политической сфере возобладал контрреформаторский курс, но начатые ранее преобразования инерционно способствовали бурному экономическому росту в стране.
В последние десятилетия XIX в. в России развернулась первая фаза индустриальной революции. В этот период значительно увеличилась численность городского населения, шел процесс формирования массового среднего класса, других социальных групп, вызванных к жизни модернизацией.
Между тем в обществе нарастал разрушительный потенциал, прежде всего, как следствие радикальной ломки устоявшихся социальных отношений и связей, традиционного образа жизни в ходе болезненной и противоречивой модернизации. Медленно, но неуклонно общество продвигалось от патриархальной структуры с ее родовыми пережитками, сословиями и традиционной крестьянской культурой к более современной модели. Избыточное сельское население выталкивалось в город, пополняя ряды маргиналов, плохо приспособленных к жизни в новых условиях, лишенных своих культурных корней и видящих лишь две формы борьбы за социальные блага — нарушение закона (преступность) и бунт (революция). Так формировалось социальное пространство деятельности «бесов» и «отщепенцев» с их патриархально-патерналистским сознанием и утопическими воззрениями.
Причины, по которым в России в начале XX в. доминировал подобный тип сознания, заключались в том, что Россия не знала национальных аналогов тех важнейших социокультурных феноменов, которые сформировали западноевропейскую цивилизацию: Возрождение, Реформация, Просвещение. В итоге, колоссальная — на столетия — отсталость в развитии массового образования, в интеллектуализации России. Достаточно сопоставить даты учреждения европейских и российских университетов. Университет Болоньи основан в XII в.; Оксфорд — в XII в.; Сорбонна в XIII в. Магистры Парижского университета уже в 1255 г. были обязаны в своих лекциях комментировать «Метафизику» Аристотеля. Первый университет в России, как известно, был учрежден в 1755 г. — это XVIII в. Опоздание в пять веков в осознании потребности для целей развития страны массового образования — это целая историческая эпоха.
В книге В. Ключевского «Сказания иностранцев о Московском государстве» среди двенадцати разделов, описывающих различные стороны жизни и быта Московии XV–XVII в., образование не упоминается — нет свидетельств. Зато есть свидетельства противоположного свойства. Посол Англии в Москве Дж. Флетчер (XVI в.) в одном из своих писем отмечает: «Цари не дозволяют подданным выезжать из отечества, боясь просвещения, к коему россияне весьма способны, имея много ума природного». В Московском государстве XVI в. на 1000 москвитян едва один умел читать. Образовательная школа появляется в России лишь при Екатерине II. К концу ее царствования по всей стране было около 316 народных училищ, где получали общее образование более 17 тысяч детей. На принципиальную важность просвещения, творческой мысли для исторического процесса указывал русский историк XIX в. А. Щапов. По его мнению, «вся история России есть, по сути, процесс искусственного торможения «умственного развития» общества на «научно-рациональной основе».
Массовое невежество и традиционалистские ценности накладывались на издавна существующий социокультурный раскол, превратившийся к началу XX в. в системную характеристику общества. В свою очередь, недальновидная политика правящих кругов мало способствовала общественному успокоению. В обществе все более широко распространялись оппозиционные идеи, установки бунтарства, подогреваемые «революционной пропагандой», нарастала социальная напряженность. Главной движущей силой социальных революций эпохи Нового времени были не буржуазия или пролетариат, а именно социальные маргиналы.
Основа всякого гражданского правового государства — не рыночная экономика, не демократия, а склонность к честной конкуренции свободных людей. То есть когда более энергичный, более трудолюбивый, более способный, более образованный и профессионально подготовленный человек имеет больше шансов опередить конкурентов и заработать больше социальных благ. Ведь социальная конкуренция была и будет всегда, поскольку все люди разные. Одни рождаются от природы более способными, с повышенной энергетикой и интеллектуальными способностями, другие — чего-то из этого лишены, третьи — вообще обделены природой. Затем — сказывается воспитание в семье, потом — в обществе, в школе, окружающей среде, иначе говоря, в ходе процессов социализации. Наконец, люди по-разному усваивают знания, по- разному воспринимают один и тот же социальный и культурный опыт и, соответственно, по-разному применяют его в своей жизненно значимой практике. Поэтому для одних смысл жизни в самоутверждении и самореализации, а другие над этим лишь посмеиваются.
Если общество неблагополучно, как это было в России рубежа XIX–XX вв. в ходе болезненной и противоречивой модернизации, то в социальные маргиналы превращается значительная часть людей, в основном из тех, что плохо приспособлены к жизни в новых, изменившихся социальных условиях. Человек лишь склонен к Добру, но не принадлежит ему. В обществе должны сложиться условия, когда Добро будет одолевать Зло.
В начале XX в. в России социальные и культурные перемены стали отражаться и в социально- политической сфере. Выросла общественная активность различных групп городского населения. Общими для них были стремление к непосредственному участию в политической жизни, выдвижение требований, направленных на институционализацию такого участия. Сначала эти требования находили место в программах первых партий социалистической ориентации (социал-демократы, эсеры), а затем и в деятельности более умеренных либеральных оппозиционных групп.
Однако надеждам на мирное, эволюционное продвижение по пути политической модернизации не суждено было сбыться. Николай II и его ближайшее окружение отвергали возможность ограничения самодержавной власти. События 1905–1907 гг. были типичным проявлением революционного кризиса, обусловленного резким отставанием процесса политической модернизации от сдвигов в экономике и социальной структуре.
Таким образом, модернизация развивалась в основном в русле имперской модели, сформировавшейся со времен Петра I. Ее отличали: а) выборочное заимствование технологических, главным образом военно- промышленных, достижений более развитых стран в обмен на вывоз сырья; б) одновременно с этим ужесточение эксплуатации собственного народа добуржуазными, архаическими методами; в) растущая централизация и бюрократизация управления. Модернизация, таким образом, осуществлялась узко, избирательно и была глубоко противоречивой, аномальной. При этом модернизационные преобразования шли главным образом сверху вниз, не имея обратной связи. Государство и его институты безраздельно доминировали, оказывая репрессивное воздействие на общественную самостоятельность, на формирование национальной культуры и национального самосознания.
На протяжении XVIII–XX вв. попытки модернизировать Россию были едва ли не основным содержанием отечественной истории. Модель проводимых в России реформ порождала парадоксальное
