Константинополь предстал перед ними сказочным видением. Все, кому довелось побывать там в те времена, — начиная от первых крестоносцев и кончая теми, кто в нарушение всех обязательств в XIII в. завладел Константинополем, — все они не уставали восхищаться великолепным городом, «гордостью Греции, невероятно богатым и далеко превосходящим все, что о нем рассказывают». Константинополь, при его несравненном местоположении над Босфором, с его мощными стенами, образующими треугольную крепость, двумя сторонами выходящий к морю, — одной к Мраморному, другой к знаменитому заливу Золотой Рог, — был самым фантастическим собранием дворцов, о каком только можно было мечтать в те времена. Вдоль всей высокой стены, которой полвека спустя предстояло так поразить воображение Виллардуэна, поднимались башни, каждая из которых, как говорили, была настоящим чудом. Порт Константинополя был самым большим в мире, и ни один город не мог похвастаться таким количеством мраморных памятников, триумфальных колонн, портиков и величественных куполов. На самом конце полуострова, у древнего Акрополя, высился над портом Вуколеон Большой Дворец, представлявший собой немыслимое переплетение зданий; здесь было множество парадных залов, и у каждого — свое предназначение: дворец Халка и Магнавра, где происходили торжественные собрания, Триклиний Девятнадцати лож, служивший местом пиров, и иногда — местом коронаций, дворец Дафне, где размещались личные покои императора и его семьи, окруженных целой армией слуг и евнухов, Порфира, где императрицы производили на свет детей; были здесь и другие здания: в том, что называли Золотым Залом, Хризотриклиниумом, во дворце Юстиниана, устраивались самые торжественные аудиенции; и целый ряд террас соединял весь этот ансамбль, который был одновременно и местом пребывания правительства, и императорской резиденцией, с берегом, где у императора был собственный порт, тогда как дворец Дафне, расположенный на северо-востоке, сообщался с Ипподромом, центром народных волнений.
Дальше лежал город: вдоль длинных прямых улиц, на холмах, возвышавшихся над ними, насчитывалось больше четырех тысяч домов, и почти под каждым из них был вырыт надежный подвал, под сводами которого укрывался водоем. Настоящий лабиринт улочек, маленьких площадей с портиками, церквями и фонтанами раскинулся между тремя главными путями, образовывавшими внутри треугольника букву «Y», ветви которой были направлены к Золотым Воротам, к церкви Святого Георгия и к стене Феодосия. И, несомненно, там были и чудовищно грязные, зловонные и мрачные кварталы, где теснилось все население военного и торгового портов. Но город, несмотря на это, оставался насравненно прекрасным.
В те времена, когда там принимали Людовика и Алиенору, Константинополю, хотя и лишившемуся большей части своей территории, завоеванной арабами и турками, удавалось почти полностью сохранить свое экономическое могущество. Говорили, что за его стенами находятся две трети всех сокровищ мира.
Но за последние полвека или чуть больше того его императоры отказались от прежней роскоши: из Большого Дворца они перебрались во дворец Влахерны, который располагался в северном углу, и его стены сливались с городскими; воздух там был чище, чем в прежней резиденции, стоявшей над портом и лабиринтом перепутанных улочек, — этот дворец высился над окрестными полями и Золотым Рогом.
Когда до Константинополя оставался день пути, навстречу королевской чете вышли посланцы императора Мануила Ком-нина, встретившие их приветствиями и всевозможными почестями. Гостей ждал внушительный кортеж из высших сановников, который должен был сопровождать их во дворец Влахерны. Кроме того, их встречала огромная толпа народа, которой не терпелось взглянуть на этих франков, — или «кельтов», как их еще называли, — которых большинство греков, привыкших считать себя исключительными наследниками античной культуры, упорно воспринимали как полуварваров, и которым, в соответствии с обычаями византийской дипломатии, выказывали тем более дружеское отношение, чем большее недоверие они вызывали. Людовик с Алиенорой отправились во дворец Влахерны, взяв с собой лишь небольшую свиту: брата короля, Робера Першского, который участвовал в походе, нескольких крупнейших вассалов и спутниц королевы.
Изменив свой образ жизни, Комнины упразднили многие церемонии, которые в прежние времена при торжественных обстоятельствах превращали императора в объект поклонения: дело в том, что, несмотря на все христианские предписания, все-таки кое-что оставалось от культа, связанного с его особой во времена античности. Того, кто был удостоен императорской аудиенции, должны были сопровождать, поддерживая под руки, два сановника, до тех пор, пока он, узрев Басилевса, не простирался ниц перед ним. Но и упрощенный церемониал оставался грандиозным, и франков нередко возмущало то, что некоторым из послов приходилось падать перед императором на колени. Как бы там ни было, прием во дворце Влахерны произвел на королевскую свиту огромное впечатление, о чем свидетельствует рассказ, записанный впоследствии королевским капелланом, Эдом Дейским. Сам дворец показался им ослепительным с его огромным вымощенным мрамором двором, колоннами, покрытыми золотом и серебром, яркими мозаиками, на которых император велел запечатлеть свои битвы и свои победы, и украшенный драгоценными камнями золотой трон, на котором он восседал в парадном зале.
В течение всех трех недель пребывания во дворце короля и королевы Франции пышные приемы, пиры и охота сменяли друг друга в неизменном окружении декораций восточной сказки. Можно представить себе, каким откровением оказался для Алиеноры весь этот ряд чудесных видений: Константинополь затмевал собой все, что ей довелось видеть прежде, волшебные сны становились здесь реальностью. Ее вместе с ее супругом поселили за пределами стен города, в резиденции, которая была одновременно для императоров и загородным дворцом, и охотничьим домиком: в Филопатие, который, впрочем, был расположен совсем недалеко от Влахерн. Это был обширный дворец, где полы были устланы ослепительно яркими коврами, где воздух был напоен ароматами, исходившими от серебряных курильниц, и где толпа слуг бросалась исполнять любое приказание. Вокруг дворца раскинулись леса, полные диких зверей: император добился этого ценой немалых расходов.
В честь гостей был устроен пир, которому предшествовала торжественная церемония в соборе Святой Софии, где мозаики сияли и переливались, отражая огни сотен свечей и масляных лампад, установленных рядами в больших светильниках. Колоссальный купол базилики Юстиниана, сверкавший в солнечных лучах между Акрополем и Большим дворцом, походил на капеллу просторной резиденции, напоминая о тех временах, когда Византия, столица всего известного мира, затмевала даже Рим.
Прием был устроен в зале Священного Дворца; во главе одного из столов сидел сам император Мануил Комнин. Это был очень красивый и величественный человек; он еще больше, чем его предшественники, склонялся к нравам Запада, и гордился тем, что ввел в Константинополе в обычай турниры. Трудно было представить себе человека, которому больше пристало бы носить императорскую мантию, чем ему, потому что от всего его облика исходило ощущение силы: высокий, статный, с красивым смуглым лицом. Он был очень одарен в самых различных областях, и с равным успехом участвовал как в самых жестоких и опасных забавах, таких, как охота на медведей в горах, так и в самых изысканных играх вроде поло, его излюбленного развлечения. При всем этом он обладал тонким и разносторонним умом, был склонен как к наукам, так и к литературе; страстно увлекался теологией, но проявлял интерес и к географии, и к астрологическим сочинениям, и даже медицина была ему не чужда: он сам лечил своего шурина, германского императора Конрада Гогенштауфена, когда тот, приехав в Константинополь, заболел. На поле брани он не только мог вести за собой солдат, но и взять наравне с ними, если потребуется, щит и копье, — рассказывали, будто его собственное оружие было таким тяжелым, что мало кто из его людей мог с ним управиться. И при этом, во время праздников, которые при его дворе следовали один за другим, он пускал в ход свои опасные чары, и репатуция соблазнителя была им вполне заслужена.
В 1146 г. он женился на свояченице императора Конрада, немке, Берте Зульцбах. Та охотно повторяла, что «никогда еще ни одному мужчине на свете не удавалось за год совершить столько подвигов во славу и ради удовольствия своей Дамы» — и прибавляла, что она в этом знает толк, поскольку «и сама принадлежит к весьма воинственному роду». Алиенора выслушивала ее откровения и, оставаясь внешне достаточно равнодушной к ослепительному зрелищу императорского пира, не упускала из виду ни единой детали, удивляясь тому, как мало они соответствовали друг другу: этот утонченный византиец и эта женщина с уже отяжелевшими, несмотря на ее молодость, чертами, плохо причесанная и не умеющая краситься. Француженки уже в те времена приобрели репутацию элегантных женщин. И, возможно, сама Алиенора и ввела господствовавшую в то время моду: платья с длинными, иной раз волочившимися по земле рукавами, в разрезах которых виднелась шелковая подкладка и узкий нижний атласный рукав, тесно
