сожаления о прошлом. Да, конечно, будущее представлялось королеве совершенно туманным, но нет никакого сомнения в том, что она, несмотря ни на что, сумела обратить себе на пользу настоящее. Мы получим доказательства этого, когда, выйдя на свободу, она удивит нас, явившись перед нами такой, какой мы еще не видели: никогда еще она не лучилась такой поразительной энергией, никогда еще не действовала так решительно, никогда не была до такой степени женщиной и до такой степени королевой. Все это заставляет нас думать, что годы уединения и безмолвия не пропали для Алиеноры понапрасну. Все ее поступки об этом свидетельствуют. Ее страстная любовь к литературе, живость ее ума, наблюдательность вспыхнули в ней ярко, как никогда прежде, и последние годы ее жизни послужат тому доказательством. Когда закончится этот долгий период бездействия, она снова окажется готовой к бою и намеренной извлечь во всех областях урок из долгих часов одиночества, проведенных под медленно меняющимся с течением времен года английским небом, то затянутым тяжелыми туманами, стелющимися по долине у подножия «Old Sarum», то подметенным морским воздухом, когда ветер с берега достигал башен Винчестера.
Спокойствие, которое Алиеноре, в конце концов, удалось обрести в этом вынужденном уединении, нарушалось разнообразными событиями. И прежде всего, королеве, несомненно, стало известно о смерти прекрасной Розамунды. В 1176 г. эта последняя заболела и удалилась в монастырь Годстоу, где к концу того же года и умерла. Достаточно взглянуть на эту дату, чтобы опровергнуть легенду об Алиеноре, предлагающей сопернице выбор между мечом и ядом: именно в это время королева сама была узницей. Хочется думать, что в душе она вообще простила
Розамунду, первопричину всех ее несчастий. Впоследствии Генрих каждый год делал подарки монастырю, в котором была похоронена любовница. Рассказывают, будто монахини поклонялись ее могиле, а святой епископ Гуго Линкольнский, придя в негодование, приказал убрать стоявший там мавзолей. Но подобные легенды связаны со многими королевскими фаворитками, в частности, с Агнессой Сорель[17], и в этом невозможно усмотреть что-либо, кроме ханжеской сентиментальности.
Впрочем, Генрих и после всех этих событий, похоже, нисколько не исправился и не изменил свою жизнь. В 1177 г. против него появилось очередное тяжкое обвинение, слухи об этом дошли до короля Людовика VII, и тот, встревожившись, обратился в Рим с просьбой немедленно заключить давно намеченный брак между его дочерью Аделаидой и графом Ричардом, наследником Пуату и Аквитании. Вопрос давно оставался в подвешенном состоянии и служил источником постоянных конфликтов между французским и английским дворами около двадцати лет. А все дело было только в том, что несчастная Аделаида, соблазненная Генрихом, попросту не могла стать женой Ричарда. Все это время она жила почти что на положении узницы, своего рода заложницы в руках английского короля, и, освободившись, вышла, в конце концов, за скромного рыцаря Гильома де Понтье.
Примерно тогда же, в год смерти Розамунды, Иоанна, предпоследняя из детей Алиеноры, отправилась на Сицилию, где ждал ее жених, Вильгельм II, которого История наградила прозвищем «Добрый». Молодую королеву сопровождала великолепная свита: важные прелаты, такие, как епископы Винчестерский и Норвичский, и два брата маленькой принцессы, Генрих Младший, который провожал ее по своим владениям от Руана до Пуатье, и сменивший его Ричард, который сопровождал ее от Пуатье до Сен-Жиля. Иоанне было одиннадцать лет, когда в Палермо отпраздновали ее свадьбу. Впрочем, двор, который ее принял, больше, чем какой-либо другой напоминал пуатевинский, потому что ее супруг, человек очень образованный, чьим наставником некоторое время был Петр Блуаский (впоследствии ставший канцлером короля Генриха II), был безупречным рыцарем; он доказал это несколькими годами позже, любезно приняв у себя дочь марокканского короля, когда ее корабль потерпел крушение у берегов Сицилии. Вильгельм не только не оставил у себя заложницей, как ему советовали, эту сарацинскую принцессу, но велел выходить ее в своем собственном дворце, а после выздоровления отправить домой, к отцу, в сопровождении снаряженного сицилийцем флота. В ответ марокканский король поспешил вернуть Вильгельму Сицилийскому два города, захваченных сарацинами в его владениях.
Кроме того, все еще пребывая в заточении, Алиенора узнала о смерти своего первого мужа, Людовика VII.
Событие, которое могло обернуться трагедией, омрачило последние месяцы его жизни: история, приключившаяся с его единственным сыном, Филиппом, которого сам он называл Богоданным и который в Истории остался под именем Филиппа-Августа. Почувствовав себя больным, Людовик решил короновать наследника, который, собственно говоря, достиг совершеннолетия: ему исполнилось четырнадцать лет. В Реймсе все уже было готово к церемонии, назначенной на 15 августа 1179 г., когда, за день до срока, Филипп, находившийся в пути, решил поохотиться в лесу Кюиз-ла-Мотт поблизости от Ком-пьеня. Понемногу, увлекшись погоней, он отдалился от спутников и внезапно с наступлением ночи обнаружил, что остался один в лесной чаще. Смертельно испуганный, одинокий, окончательно потеряв дорогу, он всю ночь блуждал по этому лесу, а наутро его, растерянного и дрожащего всем телом, нашли угольщики. Они проводили его до Компьеня, где к его изголовью тотчас устремился отец. В течение нескольких недель мальчик был между жизнью и смертью, и уже казалось, что он обречен. Нервное потрясение, которое ему пришлось пережить, было таким сильным, что он никак не мог от него оправиться. И тогда Людовик VII попросил разрешения — и получил его — совершить паломничество к могиле святого Томаса Кентерберийского. Английский король пожелал лично сопровождать его от Дувра, куда приехал его встретить, до собора, где они вместе провели два дня и подолгу оставались на могиле архиепископа. Странная это была встреча — встреча двух враждующих королей на могиле человека, выглядевшего в глазах всего света воплощением пределов, ограничений, которые Церковь ставила королевской власти.
Перед тем как уехать, Людовик подарил монастырю собственный золотой кубок и назначил монахам ренту в сто мюи французского вина в год.
Можно задуматься над тем, какое впечатление должно было произвести на королеву это паломничество, совершенное бок о бок ее мужьями, с каждым из которых она поочередно делила королевскую власть. Первому она сумела внушить любовь, второго любила сама. Теперь эти два человека, между которыми она встала, которых она разделила, примирились перед лицом Господа. Да и в ней самой медленно произошла перемена, которая постепенно отдалила ее от того, кто был для нее воплощением страсти и честолюбия, и довел до такого состояния, что она готова была просить приюта и защиты у человека, которого прежде презирала. Но и это прошло, со всем этим было покончено. И, наверное, Алиенора к этому времени уже достаточно овладела собой, чтобы в душе допустить возможность такой мистической развязки.
Людовик недолго прожил после паломничества в Кентербери. Его сын наконец выздоровел, и первого ноября его смогли короновать. Наметившееся перемирие подтвердилось, поскольку Генрих Младший, наследник английского престола, на этот раз — с разрешения своего отца, участвовал в церемонии коронации Филиппа, который был одновременно его сюзереном и сводным братом; по своему обыкновению, Молодой король щедро раздавал золото и серебро, делился дичью, осыпал всех роскошными подарками; менестрели дружно воспевали его великодушие. Во время церемонии именно ему была доверена почетная обязанность нести, в составе длинной процессии, на бархатной подушке французскую корону, и за свою службу он получил почетную должность сенешаля французского королевства.
Несколько месяцев спустя, 18 сентября 1180 г., король Людовик VII мирно скончался в цистерцианском монастыре де Сен-Пор. Один из летописцев, рассказавших нам о его последних мгновениях, Жоффруа де Вижуа, заявил, что единственное, в чем можно упрекнуть покойного, это в том, что он слишком благоволил к евреям и даровал слишком много вольностей городам своего королевства. Реакционные историки существовали во все эпохи, и этот, должно быть, не подозревал, какой похвалой будут звучать его слова для потомков.
