фруктового сада, где грудами лежали яблоки, предназначенные для приготовления сидра; эти фрукты и дали поселку его название — Авелу[26]. Поселок состоял всего лишь из нескольких стоявших среди деревьев хижин, при появлении войска брошенных жителями, слишком невежественными, чтобы знать, что это войско их собственного короля.
Далее, когда Хильперик откинул холщовый полог, заменявший в хижине дверь, и пригнулся, чтобы выйти, давящее ощущение смутной тревоги не оставило его. Что-то изменилось. Дело было не в том, что ветер внезапно стих, и не в том, что в воздухе висела ледяная морось, такая легкая, что казалась просто зимним туманом. Что-то еще…
Хильперик встретился взглядом с одним из стражников, стоявших у входа, и тут же отвернулся с глухим ворчанием — так он хотел придать самому себе немного уверенности. Выражение лица солдата не оставляло никаких сомнений: ему было страшно. Король сделал несколько шагов, чтобы оглядеть свой лагерь, простиравшийся вокруг, и почувствовал, как вся кровь отхлынула у него от сердца. Повсюду, перед каждой хижиной, каждой палаткой, люди стояли, глядя в одну сторону и прислушиваясь, неподвижные и молчаливые, похожие на статуи, словно далее переставшие дышать. Хильперик остановился, вглядываясь в горизонт, и тоже услышал. Только сейчас, почти в полной тишине, он понял, что его так насторожило сегодня утром. Вдалеке нарастал глухой гул, тяжелый и мрачный.
Тишина была недолгой. Через короткое время с другого конца лагеря донеслись крики и топот конских копыт — группа всадников отделилась от остальных и направлялась к нему. Когда они приблизились, Хильперик узнал во главе кавалькады своего коннетабля Хуппа. Тот соскочил на землю и подошел к Хильперику. Лицо коннетабля раскраснелось, дыхание было прерывистым.
— Ваше величество, они приближаются! Пять, а может быть, и десять тысяч человек!
— Не здесь…
Хильперик схватил Хуппа за руку и увлек за собой к хижине. Но это была уже напрасная предосторожность — новость распространилась по лагерю с быстротой лесного пожара. Так вот что означал этот гул — шаги тысяч воинов, готовых к битве…
Когда они вошли в хижину, король указал на кувшин, из которого Хупп тут же начал жадно пить. Потом, поскольку сесть было не на что, Хильперик со вздохом опустился прямо на землю и начал рассеянно водить по ней кончиком пальца. Коннетабль мгновение колебался, затем, откинув назад мокрые от пота пряди волос, прилипшие ко лбу, пригладил короткую бороду и опустился на одно колено, чтобы оказаться вровень со своим сувереном
— Десять тысяч — это невозможно, — Хильперик покачал головой, не глядя на коннетабля. — Не может быть ни пяти, ни даже двух! Большую часть своих войск Зигебер отправил в Прованс, против ломбардцев. Все мои лазутчики в Метце и Реймсе это подтвердили. Это войско не может быть таким огромным… Король презрительно хмыкнул и добавил:
— Да сейчас во всей Остразии не наберется столько солдат!
— Однако, сир, я их видел! Могу поклясться, они заполнили всю долину!
Хильперик хотел что-то сказать, когда в хижину один за другим вошли еще два человека, такие же красные и запыхавшиеся, как коннетабль. Первым вошел Берульф, один из наиболее надежных военачальников Хильперика, вторым — Годвин. Лицо его было угловатым, волосы, так же как у Хуппа и Берульфа, были коротко острижены сзади, а спереди свисали длинными прядями, но, в отличие от коннетабля и военачальника, бороды он не носил. Берульф выпил несколько глотков из кувшина, передал его своему спутнику и опустился на корточки. Годвин остался стоять. Он хмурился и казался отстраненным, как обычно. Годвин был не из людей Хильперика. Еще несколько недель назад он служил Зигеберу, и каковы бы ни были милости, которыми его осыпал Хильперик, и, несмотря на земли и золото, которые он получил в награду за свое предательство, в глазах остальных Годвин был изменник, недостойный их дружбы.
— Ты, как раз, вовремя! — воскликнул Хильперик, когда узнал его. — Ты говорил мне, что все войска моего брата отправлены в Прованс! А эти тогда кто?
— Сир, это не остразийцы…
Хильперик медленно поднял глаза, боясь услышать от своего шпиона то, о чем он сам уже смутно догадывался.
— Зигебер призвал войска с другого берега Рейна, — продолжал Годвин почти раздраженно, словно бросая королю упрек. — Я говорил вам, что он это сделает!
Хильперик смог лишь кивнуть. И сердце, и горло у него сжались одновременно, кровь застыла в жилах. Да, Годвин предупреждал его об этом не раз. Франки с другого берега Рейна, а также суабы, тюрингцы и саксонцы были вассалами Зигебера. По большей части это были дикие орды полуголых воинов, поклонявшихся Вотану и Тору, с радостью готовых обрушиться на богатые земли соседней Галлии, если пообещать им грабить и убивать вволю…. По отдельности они ничего не стоили, но, объединившись, они одним количеством могли победить любую армию. Хильперик вспомнил, что в Метце, во время свадьбы Зигебера, видел нескольких предводителей этих варваров. Они напоминали медведей — как из-за своих одежд, сшитых из звериных шкур, так и из-за развалистой походки и глухого ворчания — и выглядели одновременно жалкими и пугающими. Полудикари, как те, кто прогнал его из Парижа, вторгшись в королевский дворец бок о бок с его братом, потрясая окровавленным оружием. И вот теперь они снова отозвались на призыв Зигебера. Пять, может быть, десять тысяч…
Внезапно Хильперик осознал, что его военачальники по-прежнему ожидают его приказаний.
— Пусть армия готовится к сражению, — прошептал он.
Хупп пробормотал в ответ что-то, чего Хильперик не расслышал, и трое мужчин вышли. Оставшись один, король закрыл глаза, глубоко вздохнул и поднялся. Это не имело смысла, однако ему оставалось лишь готовиться к сражению и снова, в который раз, оказаться побежденным. Медленно, с отстраненным выражением лица, он облачился в кожаные доспехи с нашитыми металлическими пластинами, надел на руки широкие железные браслеты и подобрал с земли пояс с висевшим на нем мечом. Хильперик некоторое время пристально разглядывал оружие. По прошествии нескольких часов или даже меньше у него не останется ничего, кроме меча, чтобы сражаться — до тех пор, пока хватит сил или пока лавина врагов не сметет его со своего пути. А в Руане Фредегонда, должно быть, даже еще не проснулась…. Кем надо быть, чтобы предпочесть эту грязную, вонючую хижину, мягкой постели и теплу тела красивой жены?.. Хильперик улыбнулся, покачал головой и вышел наружу. Едва он ступил за порог хижины, как недавнее оцепенение сменилось лихорадочным возбуждением. Повсюду слышались крики и отрывистые короткие приказы; группы вооруженных людей занимали позиции, всадники во весь опор проносились мимо него. Пока приближалась группа военачальников, Хильперик поднял руки, чтобы слуги стянули доспехи ремнями и закрепили пояс и ножны. Гул нарастал — теперь можно было различить мерные тяжелые удары о землю сотен шагающих ног.
— Сколько у нас людей?
Краем глаза король заметил, как военачальники переглянулись. Вновь поднявшийся ветер трепал их голубые плащи и швырял им в лица пригоршни крошечных ледяных крупинок.
— Три сотни всадников, ваше величество, — ответил Хупп. — И пять или шесть сотен пехотинцев.
— Еще сотня лучников и пращников, — добавил Дезидерий, возвышавшийся над остальными на целую голову.
— Но это же галлы, — пожав плечами, заметил коннетабль. По его лицу было ясно видно, какого он мнения о боеспособности галлов.
Лицо Дезидерия окаменело. Он тоже был галлом и служил Хильперику гораздо дольше, чем большинство остальных военачальников.
— Хупп берет под командование конницу, — не давая разразиться ссоре, повелительно заговорил Хильперик. — Продвигайся вперед, пока возможно, чтобы оказаться на возвышении, откуда бы тебя все видели. Остальным собрать свои отряды и построить их в два ряда Дезидерий, поставишь своих лучников впереди. Из-за тумана они не смогут далеко стрелять, особенно если ветер усилится, но, может, сгодятся в рукопашном бою. Берульф, ты остаешься со мной…. Ступайте!
Он снова заметил их мимолетный обмен взглядами и отвернулся, прежде чем кто-нибудь осмелился бы сказать то, о чем они все думали: вступать в сражение — безумство. Чем умирать на этой мрачной
