«Можно не только повторить, но и перекрыть вчерашний рекорд, — подумал Алексей. — Еще никто не давал двести процентов нормы на этой операции. А вот он, Алексей Пермяков, салага, как его все еще зовут в цехе, достиг этого предела!»
Нет, успех не вскружил голову Алексею. Просто было приятно думать, что впервые получилась такая выработка. А если она получилась у него, то и другие смогут делать столько же. Пусть только фрезу затачивают на такой же манер, как он.
Саша Березкин, комсорг цеха, тряс руку, поздравлял сегодня утром: «Вот и у нас появились свои двухсотники! И на какой операции! Еще вчера здесь не могли делать и половины того, что сделал ты. Молодчина! Сейчас мы по-настоящему раздуем огонек соревнования! Только надо постараться, чтобы твоя рекордная выработка не стала единичным успехом».
В пролете цеха, на самом заметном месте, висит яркий плакат-«молния». «Рекордное достижение фронтовой бригады, — написано на нем. — Все равняйтесь на Алексея Пермякова!»
Алексей нажимает на рычаги, сноровисто отводит стол и снимает с него детали, ставит новые и вновь режет, режет серебристый металл. Даже моряк Костя не поспевает за ним. У его полуавтомата сгрудились штабеля обработанных Алексеем деталей, и Костя мечется на площадке в своей полосатой тельняшке, словно молодой тигр; вжикает его многошпиндельная сверлилка, ахает, прошивая стыки, а конца-края работе нет. На всегда строгом, будто нахмуренном лице Кости пробивается улыбка. Он радуется за их совместный с Алексеем успех, да и за успех всей бригады, потому что знает: от этих двух станков зависит весь поток и сборка моторов.
Операция сегодня у Алексея простая и в то же время ответственная. Идет расточка отверстий под канал маслоотстойника. Тут важна точность. Алексей каждый раз осторожно подает стол, то и дело поглядывая на карандашные отметки, и только пройдя отверстие, с силой жмет на рычаг, чтобы вновь отодвинуть стол и быстро сменить деталь. Но отметки отметками, они лишь ориентир, надо зорко следить за шкалой нониуса, чтобы не перейти заданное деление. И Алексей весь в напряжении: он в строго нужный момент останавливает ход станка — ни делением больше влево, ни делением больше вправо. Душа радуется от скорости и от того, как он четко переключает рычаги. А фреза так и крошит металл в дробную стружку, и она веером разлетается от детали. Не нужны раскаленным лопастям ни эмульсия, ни масло — стружка сыплется сухая, без заплывов, даже намеков нет на то, что она забьет фрезу.
Вот уже тридцать деталей сняты со станка. Тридцать! А фреза продолжает идти, как новенькая. Расплывается в улыбке подошедший к Алексею контролер Женя Селезнев. Его большие, всегда широко открытые глаза сияют приветливо. Он кивает, поздравляя с новой рекордной выработкой.
«Хорошие глаза у Жени, — отмечает Алексей, — добрые, честные. По ним всегда можно узнать, что хочет сказать Женя, что он чувствует. И слов не надо. И сам Женя хороший, благожелательный. Как это он сказал на днях о мастере Круглове? „Совсем он не злой и не грубый. Он только таким кажется. Цель-то у него, как у всех, — одна. План вытянуть да еще сверх плана выжать сколько возможно. С него спрашивает Дробин, с Дробина — Хлынов, с Хлынова — сам генерал. Генерал спрашивает потому, что от него моторы требуют. Не куда-нибудь, а на фронт, для того, чтобы фашистских зверей остановить. Вот и получается, что Круглов-то не злой, а самый-самый добрый человек во всей смене. Ради правого дела, ради самой жизни требует он…“»
Женя приблизился к Алексею, похлопал его уважительно по плечу и крикнул в самое ухо:
— Молодец, Алеша! Сегодня ты перекроешь все рекорды. И никто, кроме тебя, столько не сделает!
Алексей пожал плечами, отодвинул на большой скорости стол. Женя подошел к стопке деталей, присел, насвистывая, на корточки, и начал замерять. Делал он это не торопясь, основательно.
— Держи еще одну, тепленькую! — весело сказал Алексей и поставил поверх стопки снятую со станка деталь.
Не задерживаясь, он установил новую заготовку, коснулся было рычагов, чтобы подогнать стол, но услышал тревожный возглас Жени Селезнева и повернулся недоуменно.
По растерянному взгляду Жени, по его враз изменившемуся лицу Алексей понял: случилось что-то неладное. А Женя вдруг повернулся спиной и начал суматошно замерять детали — одну, другую, третью… Затем шагнул к следующей стопе и, все еще не отвечая на вопросы Алексея, пропускал шаблон последовательно в отверстия всех деталей, обработанных в эту ночь.
— Брак…
— Не может быть! — как бы защищаясь от этого страшного слова, выкрикнул Алексей. — Ты подумай, что ты говоришь?
— Брак, Алеша. Все тридцать штук не по размеру. Только вот одна первая, которую в начале смены принял, годная.
— Не может быть, — повторил Алексей, чувствуя, как вниз по спине пополз противный холодок, как ослабли ноги. — Дай, я сам! — И он вырвал из руки Жени Селезнева шаблон, приставил его к детали. Шаблон легко прошел отверстие. Дрожащая рука не ощутила привычного плотного касания о металл. — Как же это? Как могло получиться? — спрашивал Алексей, приставляя шаблон все к новым и новым деталям. — Я ведь точно по отметкам, и по шкале… Как всегда. Понимаешь?
— Факт, Алеша! Чистейшее несоответствие. Ты подожди. Ты постой здесь, я за штангеном сбегаю. Может быть, что-нибудь не так.
Женя крупными шагами, почти бегом устремился по пролету, а Алексей метнулся к станку, включил скорость и, сделав холостой проход, стал замерять расстояние между отметками, сделанными карандашом, потом ощупал шкалу нониуса и начал соизмерять дробные доли с делениями основной шкалы.
Настройка, сделанная Альбертом, отметки, прочерченные на шкале его рукой, никогда раньше не подводили. Оказались точны они и на этот раз, совпадали с делениями нониуса. Да и первая деталь, которую они с Женей тщательно проверили, была сделана по всем заданным размерам. Проверяли же они ее, первую деталь, так в чем же дело?! Но что это? Шкала нониуса вдруг шевельнулась под рукой. Неужели не закреплена? Так и есть, винт, прижимающий шкалу, свободно повернулся. Значит, она смещалась, могла сместиться… И если здесь сдвинулись доли миллиметра, то там, на детали, отклонение могло составить целый миллиметр, и даже не один!
Вернулся запыхавшийся, взволнованный Женя Селезнев и сразу стал замерять детали штангенциркулем.
— На миллиметр больше, — констатировал он. — И эта, и эта… Только одна чуть меньше. Придется задержать всю партию.
Глаза Жени Селезнева, всегда сияющие, выражали растерянность. Он смотрел на Алексея так, словно был виноват перед ним. На самом же деле он глубоко переживал за друга, а вот помочь ему ничем не мог. Вдруг стало тише в цехе. Это перестал работать Костин полуавтомат. На площадке его, как на капитанском мостике, нервно ходил Костя-моряк. Наконец он вцепился руками в железные поручни и закричал истошным голосом:
— Какого черта стоишь? Принимай детали, не видишь — у меня последняя!
Этот вопрос относился к Жене Селезневу, но он только рукой махнул: отстань, мол, не до тебя. Тогда Костя не выдержал, с последней просверленной деталью в руках он сбежал по железным ступенькам, положил деталь и поспешил к станку Алексея.
— В чем дело? Почему не работаешь? А ты, о-тэ-ка, чего задерживаешь? — И только тут увидел лица Алексея и Жени. — Что случилось-то?
— Ничего, — ответил Селезнев. — Кажется, брак…
— Все, что ли, брак? — не унимался Костя.
— Все.
— Да ты что? Не мели!..
В это время у станка появился мастер Круглов. Никто не видел, с какой стороны он подошел, — словно почуял неладное и оказался тут. Ни к кому не обращаясь, он молча взял из рук Селезнева штангенциркуль, быстро замерил все обработанные детали, затем прошелся по ним шаблоном и, вернув Селезневу инструмент, уперся кулаками в бока. Долго стоял так, перекатывая желваки на скуластом веснушчатом лице, казалось, не в силах разжать плотно сомкнутые губы. И, к удивлению всех, не заорал, как обычно, а спросил еле слышно:
