— Да… это надо пережить…
— Переживаю, что делать?
— Но переживать мало, — Соколков попытался перейти на бодрый тон. — Надо каким-то образом реагировать на критику в печати! — И сказал уже серьезно: — Может быть, вам все-таки вернуться на стройку? На днях станцию сдавать будем.
Лена промолчала. «Как же вернуться, если никому в глаза не могу посмотреть?»
— Понимаю, — продолжал Соколков, — это сейчас не легко. Вот что, Елена Андреевна, в жизни бывает всякое, но и преодолеть можно все. Человек обязан преодолеть все. Кому же, как не нам, встречать и радости, и горести разные? Надо быть сильной, иначе куда мы годимся? — Он прошелся по выщербленной земле, круто повернулся к Лене. — Есть разумное предложение. Возглавьте-ка первую партию строителей, уезжающих на восток! Человек тут должен быть серьезный, ответственный…
— Спасибо, Валентин Александрович, — ответила Лена. — Никого и ничего я не хочу возглавлять.
— Но вы же — прирожденный строитель!
Лена вздохнула, опустила ресницы, прочертила носком ботинка круг на земле и посмотрела уставшим взглядом.
— Если можно, помогите получить направление на новую стройку.
— Это полвопроса. А как все-таки насчет того, чтобы возглавить отъезжающих? Проводим со всеми почестями…
— Нет! — сказала Лена. — Спасибо. Я как-нибудь сама.
— Ну, хорошо, — согласился Соколков. Он напряг лоб, перебирая в памяти, что ему предстояло сделать в этот и в следующий дни. — Завтра начнет работу государственная комиссия… дел по горло… Заходите послезавтра.
— Валентин Александрович! Поймите — не могу я оставаться здесь ни на один день. Это не малодушие. Просто не переношу сожаления. А оно будет при каждой встрече с теми, кто меня знает. Единственное, о чем я прошу, — направление на стройку.
— Тогда заходите сегодня. После работы.
— Спасибо! Обязательно приду.
Последние слова Лены заглушил рокот трактора, который деловито приближался к трубам, сминая гусеницами комья земли. Он развернулся и встал. Лена подняла трос и повела за собой вздрагивающую, пышущую жаром машину.
Мысленно Лена была уже там, на берегах далекой реки, где начиналась новая стройка, и в то же время ей казалось, что никогда и никуда отсюда не уедет, будет и завтра, и послезавтра ходить вот по этим знакомым улицам Речного. «Нужно бы на прощание все лучше запомнить — плотину, шлюз, каждый дом, каждую примету города, который вырос на глазах и стал родным. И нужно проститься с Катей. А еще — побывать на могиле у Груздева. И — на крутояре, где росла береза. Вот и все. Больше прощаться не с чем и не с кем… Будет очень хорошо, если удастся ни с кем не повстречаться. Ни с кем из знакомых».
Надеясь на это, Лена нарочно выбирала такой путь, чтобы избежать встреч. Хорошо, что дом Кати стоит на отшибе, на не застроенном пока пустыре. Стоит пересечь пустырь, и она увидит Катю и, наверное, Бориса. Может быть, уговорит их вместе пойти к Груздеву, а там — и к реке…
Дверь квартиры была полуоткрыта. Лена вошла в коридор и увидела Бориса в легкой рабочей куртке и с отверткой в руках.
— Елена Андреевна! Наконец-то пожаловали! — заулыбался Борис. — Каждый день вспоминаем, а ваш и след простыл. Проходите! Всё вот квартиру обихаживаем: то звонок, то замок.
На голос Бориса прибежала Катя. Она кинулась к Лене, обхватила ее за шею, закрыла глаза.
— Ленка! Я думала, ты никогда не придешь. Не простишь меня…
— Что с тобой, Катя? За что прощать?
— Как за что? Как за что?.. Ведь это мы в газету писали. Из-за нас корреспондент приезжал. Я думала — ход делу дадут, и точка. А они все секреты — наружу. Всё повызнали и напечатали. Подвели, выходит, тебя, вот что!
Катя отвернула лицо, скомкала в руке только что выглаженную пеленку и поднесла ее к глазам.
— Брось ты, Катюша! Как будто бы ты — причиной всему. Я ведь прощаться пришла, уезжаю, а все это… перемелется, как ты говорила. Покажи лучше Люсеньку, — входя в комнату, попросила Лена.
— Да вот она, проснулась. Смотри, глаза таращит. — Катя подошла к кроватке-качалке, что стояла посередине комнаты, наклонилась над дочерью. — Ну что зенкаешь? Иди сюда, моя родненькая! — Катя взяла дочь на руки, повернула ее лицом к Лене. — Кто пришел? Кто? Леночка пришла. Тетя Лена. А ты садись, — обратилась она к Лене. — Чаю попьем.
Лена прошла к балкону, посмотрела через открытую дверь.
— Спасибо! Чай пила и… тороплюсь. Я ведь уезжаю сегодня. Понимаешь?
— Как это? Куда? — Катя словно впервые услышала об отъезде подруги. — Не пойму что-то…
— На новую стройку.
— Насовсем?
— Конечно.
— А Касатка? Хочешь бросить нашу Касатку?
— Разве ее бросишь? Она останется со мной. Навсегда. Думаю и тебя с Борисом уговорить. Ведь мечтали когда-то строить и строить, ездить и ездить по новым местам.
— Что ты, Лена? Куда нам теперь? — Она повернулась к Борису, который переоделся и вошел теперь в комнату в свежей голубой рубашке.
— Да, теперь уж — куда? — поддержал он жену. — Ты пеленай ее, пеленай, Катюша. Простудишь.
Оба они принялись укутывать дочь, а Лена смотрела на них умиленно и думала: «Как хорошо все устроилось у Кати! И разве упрекнешь ее в измене их юношеской мечте?»
— В таком случае, — сказала она, — идемте со мной! Хочу вместе с вами прощаться с Касаткой.
— Вот это — другое дело! — охотно согласилась Катя. — И Боря свободен. Можем весь город из конца в конец обойти.
— Город я уже обошла. Дойдем лучше до Груздева и к реке…
— Можно и к реке! Можно и к Груздеву! — приговаривала Катя, завертывая дочь в теплое одеяльце. — Мы — сейчас! Боря, подай-ка мне пальто.
Они вышли из дому, и Катя по привычке повернула за угол, к остановке автобуса, но Лена остановила ее.
— Идемте через пустырь, тут ближе.
— И верно, — согласилась Катя. — Перейдем ложок — и напрямик через кладбище. Цветов там на угоре высыпало! Тьма-тьмущая! Вчера проходила. Насобираем и — на могилку.
Миновав лог, они поднялись на пригорок и пошли по луговой целине, примыкавшей к территории кладбища. Лена поотстала от Кати и Бориса, то и дело сходя с тропки и срывая цветы, белые головки которых пестрели среди зеленой поросли и манили своей свежестью.
До могилы дошли незаметно. Ее широкий прямоугольник просел, чернея на зеленом ковре травы. Лена разбросала на могиле цветы, задумалась. «Чувствует ли Илья Петрович, что стоим мы тут, видит ли подступившую со всех сторон красоту теплого, солнечного дня? Конечно, не видит. И не увидит реку, которую увидим сейчас мы, и ту далекую, необжитую…»
Затянувшееся молчание прервала Катя. Она глубоко вздохнула и сказала тихо:
— Идемте к реке.
— Идем! — с готовностью откликнулся Борис.
И они пошли. Спустились по каменному замшелому оврагу. И стали, зачарованные. В голубом небе чертила замысловатые линии ласточка. Она была радостна и беспокойна: то забиралась в бездонную высь, превращаясь в точку, то спиралями снижалась к воде, едва не касаясь ее. Каждый раз оттуда, с реки, словно на таран, устремлялась она к обрывистому розоватому берегу, с которого, как перегнившие черные веревки, свисали корни стоявшей здесь некогда березы. От самой ее остались теперь лишь влажные
