или полностью сменили род занятий и начали новую жизнь».
Рэн действительно начал новую жизнь. В 1954 году отец Хью стал квалифицированным врачом и тридцать лет работал терапевтом в Блэкберд Лейс – поселке, построенном для рабочих завода «Бритиш Лилендс Каули» близ Оксфорда.
Лори вспоминает один странный случай, который произошел, когда он находился рядом с отцом во время врачебного обхода. «Я пошел по вызовам на дом вместе с ним, – вспоминает Хью с кривой ухмылкой. – Обычно я сидел в машине, пока он в доме вскрывал фурункул или делал что-то еще. Я помню, как дома отвечал на звонки для него. В те дни еще не было автоответчиков. Я был настоящим сыном своего отца, и прежде чем я успевал сказать «это не доктор», люди уже выпаливали: «Доктор, слава Богу! Все взорвалось. Я не могу это остановить…». Мне не оставалось другого выхода, как только… ну, понимаете… скажем, успокаивать их. Представьте, что вы подросток. Вам хочется внимания. «Что ж, похоже, вы поступаете правильно, – говорил я. – Да, да, все будет хорошо. Перезвоните, если отек усилится». Насколько я помню, я не потерял ни одного пациента».
Сегодня Хью терзается чувством вины за то, что за одну серию, в которой он играет фальшивого доктора, он получает больше, чем большинство настоящих врачей зарабатывает за несколько лет. «В моем деле есть особый аспект. Я часто думаю о своем отце, который был настоящим врачом. Та к странно, что за имитацию его работы я получаю больше, чем он за реальную работу. Надо же! Это неправильно. За неделю он явно вылечивал больше пациентов, чем я».
Хью добавляет: «Мой отец был действительно хорошим врачом. Он свято верил в клятву Гиппократа. Он обладал нежной душой. Если каждый сын станет пытаться жить, как его отец, это будет скучно. Но я слоняюсь тут с трехдневной щетиной, потому что этого требует роль, и притворяюсь доктором, тогда как мой отец работал по-настоящему и очень хорошо».
Несмотря на активную медицинскую практику и большую семью, Рэн продолжал активно заниматься греблей. Он был стюардом в Хенли, отборщиком для АРА (Любительской Гребной Ассоциации, ныне «Бритиш Роуинг») и стал президентом клуба «Леандер». В свободное время с 1959 по 1969 годы он возглавлял Оксфордский комитет по премиям герцога Эдинбургского, а с 1986 по 1989 годы – оксфордское отделение организации «Спасти детей». Его настолько ценили в местной общине, что в 2005 году поступило предложение назвать его именем отремонтированный медицинский центр в Блэкберд Лейс. К сожалению, этого не произошло. Центр открылся спустя год и получил заурядное название «Лейс».
Мать Хью, Патриция, была домохозяйкой. Иногда она писала статьи о своей жизни в Судане. Некоторые ее истории публиковались в «Таймс».
«Должен сказать, – с гордостью рассказывает Хью, – что был удивлен тем, насколько хороши были ее рассказы. О маме всегда думаешь, как о ком-то, кто заботится о носках, тостах и мармеладе. Думаю, всем детям свойственен подобный эгоцентризм. Но трудно представить, что у матери может быть и собственная жизнь. Трудно думать, что она прекрасно жила бы, даже если бы тебя никогда и не было».
Джеймс Хью Калум Лори родился 11 июня 1959 года в Оксфорде. У его родителей уже были две дочери и один сын.
Хотя первое имя Хью – Джеймс, он им никогда не пользовался. Третье имя, Калум, это сокращение от Маэл Калум – шотландского имени, аналогом которого в английском является Малькольм. Полное имя его брата – Чарльз Александр Лайон Манделл Лори. Сегодня Чарльз работает адвокатом, а в свободное время фермерствует в Шотландии.
Вместе со старшим братом и сестрами Хью вырос в Оксфорде, «городе волшебных шпилей», где живет меньше 165 тысяч человек. Это живописный город, где находится старейший университет в англоязычном мире.
С самого раннего детства Хью всегда с уважением относился к брату и сестрам, наверное, потому что они были намного старше его. Он был на шесть лет моложе брата. «Они казались мне такими умными, даже мудрыми, – замечает Хью. – Я считал, что они знают ответы на все вопросы. Мне казалось, что проблемы есть только у меня. Они же считают, что все мороженое всегда доставалось мне. Не знаю, кто из нас прав. Я не помню, чтобы меня бессовестно баловали, но брат и сестры могут рассказать вам нечто совсем другое. Я был кем-то вроде единственного ребенка, потому что оказался намного младше всех остальных. Я был одиночкой».
Из-за этого «одиночества» у Хью развилось очень живое воображение. Ему было очень просто представить себя в других жизнях. Это качество сохранилось у него и по сей день. Он говорит, что не знает, кем стал бы, если бы не обладал такой способностью.
Родители Хью имели шотландские корни и принадлежали к местной пресвитерианской церкви. Естественно, что Хью воспитывали точно так же. Шотландская пресвитерианская церковь славится суровостью и самоотречением. В доме, где рос Хью, суетные вещи, типа телевизора и кино, были большой редкостью. Пресвитерианские ценности остались с Хью на всю жизнь. «У меня было великолепное детство, хотя и не самое богатое на события, – говорит Хью. – Родители очень любили нас, но с большой подозрительностью относились к удобству и комфорту. Полагаю, мама была первым человеком, задумавшимся о переработке мусора. В 1970 году она собирала старые газеты по всему городку, упаковывала и отвозила на бумажную фабрику. Она получала шиллинг за полтонны или что-то в этом роде».
Как-то раз журналист спросил у мрачного Лори, почему он так редко выглядит счастливым. Хью ответил, ни на минуту не задумавшись: «Шотландские пресвитерианцы не должны выглядеть счастливыми».
Даже сегодня суровое воспитание вступает в жесткий конфликт с тем «голливудским» образом жизни, который Хью Лори ведет сегодня. Пытаясь компенсировать этот разрыв, Хью часто отказывает себе в маленьких радостях жизни. Например, покупая новую машину, он выбирает единственную в салоне, у которой нет центрального замка и электрических стеклоподъемников. «Странно, но я выбираю единственную машину с ручным управлением абсолютно всем, – говорит он. – Мне даже кажется, что она называется «фольксваген-пресвитериан». Жена с ума сходит из-за того, что ей приходится наклоняться, чтобы закрыть каждую дверь и каждое окно».
С того времени Хью успел стать атеистом. Как всегда откровенно, он говорит о том, что религиозный аспект жизни никогда не имел для него большого значения. «Я восхищаюсь религиозной музыкой, великими соборами и этикой, но я не приемлю идею Бога. Я не верю в Бога, но думаю, что если бы существовал Бог или судьба или что-то еще в этом роде, и если бы эта сила увидела, что ты воспринимаешь нечто как должное, она тут же отобрала бы это у тебя».
От своих шотландских предков Лори унаследовал умение носить килт, что с гордостью и делает в уместных случаях. Довольно необычно для мальчика, который родился и вырос на юге Англии.
Порой воспитание Хью было довольно суровым, но иногда ему хочется, чтобы оно было еще более суровым – возможно, похожим на то, что пришлось пережить его давнему партнеру Стивену Фраю. Но за фасадом «уютного» существования скрывались определенные проблемы. И одной из главных проблем были отношения с матерью. «И у нее со мной», – добавляет он. У них были довольно напряженные отношения. Хью приходилось вести с собой постоянную борьбу за то, чтобы соответствовать ее высоким ожиданиям и справляться с «тяжким несчастьем», постоянным спутником его переходного периода.
«Я был неуклюжим и подавленным ребенком, – вспоминает Хью. – Она очень многого ожидала от меня, и я постоянно ее разочаровывал. Иногда мне казалось, что она меня не любит. Я говорю «иногда», но такие периоды растягивались на месяцы. Такие цели, как счастье, довольство, удобство, комфорт, вызывали у нее презрение. Она ненавидела даже само слово «комфорт».
Впрочем, порой у матери и сына случались и счастливые, и веселые моменты, когда им было хорошо рядом друг с другом. Но, насколько помнит Лори, эти моменты длились недолго. Возможно, это объяснялось тем, что отец был занят работой и спортом, а матери приходилось брать на себя роль надзирателя за дисциплиной. Хью чувствовал, что она боролась с собой, чтобы не проявлять свою любовь к нему. «Она могла просто отключиться. Она целые дни, недели и даже месяцы лелеяла какую-то обиду. Не знаю, страдала ли она клинической депрессией, но ей были свойственны резкие перепады настроения. Она часто злилась. Думаю, что я постоянно разочаровывал ее во многом. Она замечала во мне все мелочи. И часто казалось, что она меня не любит. Мама не терпела нежностей. Она всегда говорила: «Не хлюпай носом!». И эти ее слова были для меня равносильны тому, как если бы нас пороли каждое утро и заставляли совершать двадцати-мильные пробежки. Конечно, это было не так. Но существуют вещи, которые делают жизнь более
