нужно обособляться еще более. Вот культурологическая коллизия: чем выше уровень цивилизованности, тем больше вероятность исчезновения; сохранение уникального человеческого вида связано с ужесточением своего и отторжением всего чужого.
Когда-то в Фиолетове был клуб, сейчас бетонный куб с выбитыми стеклами пуст. В прежние времена молодежь ходила туда в кино и даже на танцы. Вот женился — все, с ерундой покончено. Теперь ходить некуда, да и порядки строже. Телевизоров не держат. На все село только у «пролюбодея» Новикова вызывающе торчит сателлитная тарелка. Его жена, мордовская молоканка Сара Абрамовна (ветхозаветные имена в ходу), смотрит по вечерам, кое-что нравится, не все: «Вот эту не люблю, Толстую из «Школы злословия», такая важная».
Мирского чтения почти не встретишь. Зато на столе в каждом доме «прыгунов» — непременно три раскрытые книги. Это не значит, что их читают ежедневно, но они лежат в полной готовности: Ветхий Завет, Новый Завет и «Дух и жизнь» — «Богодухновенные изречения Максима Гавриловича Рудометкина, Царя Духов и Вождя Сионского Народа Духовных Христиан Молокан Прыгунов. Написаны им в тяжких страданиях монастырских заточений Соловецком и Суздальском в период 1858–1877 гг.».
Три книги трактуются символически: Ветхий Завет — Фундамент веры, Новый Завет — стены, Рудометкин — крыша. На молитвенном собрании прямо говорится о том, что Максим Гаврилович — составная часть Троицы: «Отец, Сын и Дух Святой в лице помазанника и страдальца нашего».
Рукописи Рудометкина, которые он тайно передавал на волю из заточения в суздальском Спасо- Евфимиевом монастыре семья Толмачевых в начале XX века вывезла в Лос-Анджелес, запекши их в хлеб. В порту Поти сказали при досмотре, что везут родной хлебушек в Штаты, таможенники и растрогались.
Эти вот книги и читают. Правда, когда мы были в гостях у семидесятиоднолетнего Павла Ионовича Дьяконова, он вдруг открыл нижние ящики комода и показал нам книги — оставшиеся от детей, теперь взрослых, живущих в других краях. Нормальный пестрый набор: Дюма, Тургенев, Ирасек, «Айвенго», «Сказания о титанах» Голосовкера, «Над пропастью во ржи», «Дочь Монтесумы».
Нынешние дети читают только на уроке в школе, дома никогда — сказала учительница русского языка и литературы Алла Васильевна Рудометкина. Она живет в Ванадзоре, как большинство преподавателей, — их привозят и увозят на микроавтобусе. В Фиолетове, с его населением в 1500 человек, — десятилетка. В 9-м и 10-м классах — по шесть человек, в 8-м — 28, но продолжат из них учиться, объясняют преподаватели, не больше десяти. Сейчас двое собрались в вузы: один в Тамбов, другой в Москву. Никто из Фиолетова никогда не получал высшего образования, хотя есть квоты для поступления без экзаменов. Сейчас вот один юноша учится в Туле, уже на втором курсе — посмотрим.
Учителя рассказывают, что дети в школу приходят отдыхать: дома много работают по хозяйству. Когда посевная или уборочная — вовсе не появляются. Соответственно и отношение к учебе.
Выражение детских лиц и впрямь беззаботное. Светловолосые и ясноглазые — здесь, в армянских горах, они кажутся пришельцами. Так оно исторически и есть — пришли, не смешались, не исчезли. Пройдут годы — эти девочки и мальчики потемнеют от ветра, солнца и забот, как их матери и отцы, но сейчас Максимишин поминутно толкает меня, восклицая: «Ты посмотри, какие лица!»
Пока он устраивает фотосессию в коридоре, директор Валерий Богданович Мирзабекян показывает мне школу. Прощусь по-маленькому. Он выводит меня во двор, идем к добротному бетонному домику. Директор открывает дверь ключом и любуется произведенным эффектом: за пределами Еревана такого не встречалось — не привычное повсеместно в провинции солдатское очко, а унитазы, белоснежный кафель, никелированные краны. Сортир построили американцы, и, поскольку канализации в Фиолетове нет, они же соорудили вакуумное автономное устройство. А так как народ непривычен, тем более дети, тут же начавшие разбирать блестящие детали, домик под ключом, открывается для
Уборную устроили американские благотворительные организации. Газ — то есть тепло — в школу провели тоже они, раньше ученики шли на уроки с поленьями под мышкой. Армяне подарили компьютер, выделили премии по 100 долларов нескольким ученикам. Американцы же создали в здании администрации медицинский пункт. Они сажают лес в тех местах, где он был вырублен в 90-е. А что Россия?
Кого ни спросишь — да и спрашивать не надо, сами говорят наперебой, — это главная обида: от России ничего. Российский посол сказал, посетив молоканские деревни: «Россия — не дойная корова». Все в Фиолетове помнят и цитируют эти слова. А когда просили помочь с устройством подготовительных классов, консул ответил: «Ваши дети — вы и платите».
Не совсем понятно на фоне декларируемой заботы о соотечественниках за рубежом. И каких соотечественниках! Фиолетово, сплошь русское (на полторы тысячи — всего одиннадцать армян: это они держат единственный магазин, в котором продается и спиртное), и отчасти соседнее Лермонтове со смешанным населением — подлинные этнографические заповедники. Только не искусственные, не музейные, а живые. Любая цивилизованная страна сюда слала бы ученых учеными. Один только феномен трехсотлетнего непития стоит пристального изучения.
А язык! Таня, дочь Алексея Ильича, болтает с заглянувшей подругой: «Ты яво не видывала? — Видала. Пячальный такой. — Зачем? — Ня знаю. Шумела яму, он ничаво. — Ну, ты мне звонкани, чаво узнаешь». («Звонкануть» надо по мобильному —. обычной телефонной связи тут нет.) «Помогаитя», «вязет», «текеть», «надысь», «в мыслях своих», «пошел в собранию». Но вдруг — «зять у меня люксусовый». Записывать и записывать.
Этим занимается, кажется, одна только Ирина Владимировна Долженко из академического Института археологии и этнографии в Ереване, лучший знаток молокан. Она любезно согласилась поехать с нами, чем бесценно помогла: молокане давно знают ее и уважают.
А так-то сюда никто особенно не заглядывает. Года два назад японские туристы вдруг заехали. Сара Абрамовна вспоминает: «Одна в автобусе сумочку забыла, пошла за ней и потерялась. Она кричит, и все кричат, ну как индейцы. Сами маленькие, на стул встают, в самовар заглядывают. Ситечко схватили — кто, говорят, придумал, когда?»
Времени интересоваться здешним укладом, быть может, не так уж много: сколько продержатся в своей уникальности молокане — неизвестно. Потихоньку уезжают в Ереван, где ценятся их трудолюбие и честность. Я видел там объявление на стене: «Малаканская бригада: ремонт, уборка квортир и пр.». В школе, точно, неважно учились. Молодежь ездит на заработки: больше всего в Краснодарский и Ставропольский края — там молокан столько, что возможно жить компактно среди своих. Ездят и в Тюмень, в Сургут, и в Восточную Сибирь — обычно на шесть месяцев. Вот Танин муж отправился куда-то на Амур. Все это, как правило, временно: кто уезжает насовсем — тот «затаптывает следы предков». Но против времени не пойдешь — есть и те, кто затаптывают.
И главное — некогда зажиточные фиолетовские молокане на глазах у себя беднеют.
Сократились побочные заработки. Прежде держали овец, сейчас некуда сбывать шерсть. Коров держат ради молока и мя-для себя: молокане по-ветхозаветному не едят свинину. Скот гонят пастись в горы: туда-обратно 15–20 км в день. Так что коров в Фиолетове подковывают! Вырезают подковы из стального листа. Нечто подобное я видел в Исландии: стальные башмаки для коров — по той же причине горного рельефа.
Раньше почти в каждом доме были дачники-азербайджан- цы: здесь высокогорье, летом прохладно. «Азербижане любили тут жить, за комнату платили 80 рублей в месяц», — говорит Алексей Ильич. После Карабахской войны об этом нет и речи.
При этом больше 60 человек в Фиолетове не берут пенсии — потому что это не заработанные деньги. Такие не принимают и гуманитарной помощи. По соседству от новиковского дома пашет впряженным в лошадь плугом Василий Федорович Шубин с дочерью Татьяной — он как раз из этих. Говорю: «Вы же всю жизнь платили налоги, значит, честно заработали пенсию». Он, не прекращая пахать, отвечает: «Я это возложил на четырех дочерей, я их выкормил, пусть теперь меня кормят».
Однако без дополнительного можно жить, все труднее — без основного. Без капусты. На любом рынке Армении знают, что это такое —
Два опытных работника способны нашинковать (здесь говорят — нарезать) тонну в день. В бочку из дуба или лиственницы закладывают 700–800 кг капусты, 40 кг моркови, соль. Большой объем — это очень
