— Джеральд, прошу тебя, — заговорила она поспешно. Муж поднялся во весь рост, но она подошла вплотную, обвила руками его плечи. — Прости меня. Не сердись.
В ту ночь в постели он повернулся к ней спиной, но на следующую ночь — если б Урсула сама не хотела его с такой страстью, это было бы изнасилование. Джеральд набросился на нее с яростью, довел до судорог наслаждения. Она восприняла это как знак любви и прощения.
Девять месяцев спустя, в декабре, на свет появилась Сара.
В ее возрасте смешно принаряжаться для встречи с мужчиной. Урсула налюбовалась в гостинице на старые заштукатуренные лица, крашеные волосы, юбочки выше колен — дочерям этих леди и тем уже не по возрасту такие юбки. Она выбрала черные вельветовые брюки, черный свитер и песочного цвета пиджак. Косметика ей не шла: в лучшем случае ничего не менялось, в худшем — появлялась искусственность, кукольность, поэтому Урсула отказалась от нее лет двадцать назад. Сейчас, глядя в зеркало, она сравнила себя с Сарой — на размытой фотографии.
Урсула думала, что встретится с Сэмом в баре отеля «Дюны», однако он поджидал ее у входа. Такой знак внимания ее порадовал, не порадовало другое: при виде Сэма в груди что-то сжалось и сердце заколотилось. К этому она не была готова. Казалось, подобные эмоции давно в прошлом.
Сэм повел ее в бар, нашел укромный уголок, почти отдельный кабинет. Высокое окно сбоку от стола открывало прекрасный вид на море и небо — для этого и вставили большое прозрачное стекло от пола и до потолка. Солнце уже зашло, но море все еще полыхало красным, даже ярче, чем на закате. Над темной переливающейся гладью рядами выстроились черные тучи. Урсула смотрела в окно, пытаясь успокоиться. Сэм предложил ей выпить, сделал официанту заказ и заговорил — само собой о Джеральде. О писателе и его книгах.
Он прочел много романов Джеральда и хорошо их помнил, но Урсула слушала его невнимательно. Вот уже более тридцати лет люди затевали с ней беседу о работах мужа, будто ей это интересно. Она бы с удовольствием поведала правду приятному и близкому человеку — что была бы счастлива раз навсегда позабыть о книгах Джеральда. Они для нее лишь источник дохода — чем больше их покупают, тем лучше. Мысленно отредактировав эту речь, она — под удивленным взглядом Флеминга — выдала исправленную версию:
— Да, его рейтинг пошел вверх. Надеюсь, не снизится, я имею в виду — теперь, после его смерти.
Сэм растерялся:
— Разве такое возможно?
— Иногда после смерти писателя продажи падают, а иногда растут. Это непредсказуемо.
— А была… — начал он. — Будет еще последняя книга?
— Да. Называется «Меньше значит больше». Он как раз успел вычитать гранки. — Урсула отпила глоток вина и поспешила сменить тему: — А вы чем занимаетесь? Я имею в виду — кем работаете?
— Спасибо, что не приняли меня за пенсионера, — поблагодарил Сэм.
— Мне и в голову не приходило.
— Вам ведь все равно, где я работаю, верно? Вы спрашиваете только из вежливости.
Урсула посмотрела ему прямо в лицо, чего до сих пор избегала. Заглянула в глаза — и напрасно, ее вновь охватила дрожь. Она попыталась смешком перебить настроение:
— Да бросьте. Рассказывайте.
— Что ж, я книготорговец из Блумсбери. Не антиквар, но и не просто букинист. Меня интересуют первые издания современных авторов.
Все ее чувства отразились на лице. Нет, ради бога, не все: только не отчаянное желание, чтобы он прикоснулся к ней, дотронулся до ее руки. Но когда Урсула услышала, чем занимается Сэм, ее словно окатило ледяной водой. Потом кровь снова прихлынула к щекам, обдала жаром.
«Сейчас я скажу: „Вот как“, а он начнет оправдываться, — подумала она, — потом скажу: „Ничего страшного, оставим это“, и нам просто не о чем будем говорить». Урсула вновь сменила тему, как бы нечаянно заговорив о детях, сперва о его внуках, потом добрались до ее дочерей — еще одна нелегкая тема для Урсулы, — а там и до его сына. До его умершего сына.
Но Сэма она почти не слышала, хотя сама подтолкнула его к разговору и притворялась, будто ей интересно. Рука ее лежала на столе возле бокала с вином — не нарочно, Урсула и не замечала этого, она лишь старалась скрыть смущение и нарастающий гнев, изображая сочувствие и машинально бормоча:
— Какое горе, какая утрата.
Сэм потянулся к ней, накрыл ее руку своей. Только об этом она и мечтала — десять минут назад. Теперь прикосновение оглушало, казалось отвратительным. Урсула заставила себя не отнимать руки, но вместо приятного тепла его ладони ощущала тяжесть, жар, неудобство. К счастью, Сэм подозвал официанта, и это послужило для Урсулы предлогом убрать руку.
В полдесятого она поднялась из-за стола, и Сэм, похоже, тоже вздохнул с облегчением. Но вызвался проводить ее домой. Немного поупрямившись, Урсула сдалась. Неприятно, если он напросится в гости, чтобы взглянуть на первые издания Джеральда. Но Сэм не подошел даже к двери — остановился у садовой калитки, на том самом месте, где всего два часа назад Урсула мечтала, как Сэм поцелует ее на прощание. Всего лишь мечта, но эта сцена так и стояла у нее перед глазами.
— Спокойной ночи, — попрощалась она.
Сэм порывался что-то сказать, но она так и не узнала что, — запнувшись, он всего лишь повторил вслед за ней:
— Спокойной ночи.
По женщине нельзя предугадать, легко ли ей дадутся роды. Урсула это понимала, даже когда обвиняла Джеральда в том, что он выбрал ее в жены по внешним признакам. Хотя он вполне мог это учесть, когда впервые увидел ее — с широкими бедрами, высокой грудью, молодую, невинную, неискушенную. И Джеральд оказался прав. Сара родилась всего за два часа. Сейчас бы Урсулу уже к вечеру отправили домой. Тогда ее продержали в больнице три дня.
В ту пору женщины еще не спорили о том, что мальчики лучше девочек Не одни лишь мусульмане хотели сыновей. Поскольку Урсула начала побаиваться Джеральда и всячески пыталась ему угодить, она тревожилась, что девочку он не хочет. Он будет попрекать ее, как многие мужья попрекают жен. Но Джеральд изумил ее своим восторгом — она и не подозревала, что он способен так ликовать, так радоваться.
— Меня также беспокоило, — говорила она в диктофон Сары, — что Джеральд, хотя он и мечтал о ребенке, не очень-то обрадуется младенцу. Думала, он не знает, что такое малыш в доме. Я и сама не знала, но считала, что понимаю в этом больше, чем он.
— Но ты ошибалась, — с торжеством возразила Сара. Урсула предпочла не обращать внимания на ее тон.
— Верно, — откликнулась она, — я ошибалась. (И еще как, добавила она про себя). — Джеральд обожал тебя с самого рождения. Ты стала его сокровищем. Порой он жаловался, что писателя никто не принимает всерьез, его работу считают не настоящим делом, а скорее хобби, которое можно отложить, как только понадобится сделать что-то «полезное». Писатель целый день сидит дома, вот пусть и открывает дверь, подходит к телефону, беседует с гостями. Он часто напоминал мне, что с ним этот номер не пройдет, и я думала, точно так же будет и с ребенком, то есть с тобой. Джеральд потребует, чтобы его оградили от младенческих воплей, и уж точно не станет возиться. А он позабыл все свои правила ради тебя, своего сокровища.
Сара умиленно улыбалась, и Урсула постаралась выжать из себя улыбку. Было нелегко, но она справилась.
— Он возил тебя на прогулку в коляске. Тогда отцы этого не делали, а он — с удовольствием. Менял пеленки. Кормил бы тебя грудью, если б мог. Замучил врача. В 1966 году педиатры еще ходили к малышам на дом. Стоило тебе чихнуть, и Джеральд тут же вызывал беднягу.
— Тебе очень повезло, — заметила Сара.
— Ты имеешь виду — с мужем? С этим редкостным человеком? — Урсула предпочла не высказывать
