сгущался до непрозрачной белизны и скрывал все. И вновь сердце тяжело и тревожно забилось: Джону показалось, что там, на пятой снизу полке, происходит нечто… такое. Наверное, померещилось. На четвертой полке никого не было, на третьей мелькнули две тени.
Вдруг он понял, что задерживаться внизу нельзя. Двое стариков на второй полке поглядывали на него с надеждой. Джон уже начал различать значение таких взглядов. А вдруг он подойдет поближе, окажется рядом с ними, думали старики. Это новый для него мир, о котором он прежде и представления не имел. Медленно, получая удовольствие от каждого шага, он подошел к старикам и прошел дальше, начал подниматься по ступенькам. Лесенка крутая, старики дальше второй полки не заберутся. Постепенно скрываясь в белом тумане, он чувствовал, как старики провожают его взглядами, и знал, что каждое его движение доставляет им чувственное наслаждение и вместе с тем вызывает острую боль.
Теперь его уже ничто не остановит. Горячий пар обволакивал, словно разогретая шерсть. Расстелив полотенце, Джон вытянулся на четвертой полке. Кто-нибудь сам подойдет к нему? Он даже не знал, хочет ли он этого, ему казалось, на сегодня достаточно сделано, он многое узнал. Он лежал на спине, свесив одну ногу так, что она касалась последней ступеньки под ним, другую ногу согнул в коленке, правую руку подложил под голову, левую откинул чуть в сторону, так что она лишь слегка соприкасалась с телом. Второе полотенце прикрывало его — целомудренно? Дразняще? Он закрыл глаза. В жаре, в густом белом тумане, с закрытыми глазами он мечтал о том, что кто-то подойдет, кто-то посмотрит на него, дотронется…
Все время он чувствовал на себе чей-то взгляд. Не стариков внизу — они, наверное, не могли разглядеть его так высоко. На него смотрели молодые и красивые, различая сквозь колеблющуюся белую пелену только его молодость и очертания тела. Сеть, белая бязь, скрывающая лицо вуаль.
Через полчаса он поднялся и спустился по ступенькам. Ему удалось почти убедить себя, что ничего особенного не произойдет, во всяком случае не в этот раз, и потому он был удивлен и слегка шокирован, когда один из стариков внезапно вытянул руку и коснулся его ноги, когда Джон проходил мимо. Подавшись вперед, Джон резким движением смахнул чужую руку. Он снова принял душ, сбросил полотенца в корзину для грязного белья, оделся и вышел.
На свежем воздухе его пробрал холод, хотя ночь была вроде бы теплой, близилась середина лета. Он устал, жара в парной и масса новых впечатлений отняли много сил. В следующий раз что-то произойдет — если будет следующий раз…
Роберта настолько захватил роман Титуса Ромни, что время летело незаметно. Только добравшись до конца шестой главы, он поглядел на часы: полночь. Остальное подождет до завтра, он как раз успеет дочитать, прежде чем отправится в отпуск.
Роберт готовился ко сну, но в его мозгу теснились странные впечатления от прочитанного: если бы книгу прислал не агент Титуса Ромни, он предположил бы, что автор — Джеральд Кэндлесс, поздний Джеральд Кэндлесс. Не лучшая его работа и, пожалуй, незаконченная, слишком насыщенная, словно первый вариант или даже набросок.
Однако Роберт знал, что Титус Ромни и Джеральд Кэндлесс не были знакомы. Возможно, встречались на издательских мероприятиях или на книжных фестивалях, не более того. Выходит, Ромни сознательно или бессознательно пытался подражать Джеральду? Прочел «Белую паутину» и попал под влияние этой книги?
Забравшись под одеяло рядом с давно уснувшей женой, Роберт долго еще лежал без сна, размышляя о двух писателях, живом и умершем, и вдруг вспомнил, как недавно в интервью «Радио таймс» Ромни признался, что не знает, где найти новую тему.
VII
На редактора Джон произвел хорошее впечатление. Это очевидно. Показалось даже, что ему сразу предоставят место, но нет, по традиции обещали «связаться с ним», и Джон почувствовал некоторое облегчение: что он стал бы делать, если бы через две недели уже пришлось выходить на новую работу?
Ведь он принял другое предложение. Основная цель: пробиться на Флит-стрит или стать писателем, так сказать, «на полную ставку». Ступенькой на пути к этой цели может послужить и еженедельник на задворках Лондона, и провинциальная газета. Из-за родных он никак не мог решиться.
Через неделю, второго июля, день рождения у сестры Мэри. Ей исполнялось шестнадцать. Джон уже запасся коробкой шоколадных конфет, давно копил карточки. Через шесть лет после войны шоколад все еще выдавали по купонам, коробка «Черной магии» — отличный подарок. Но хотелось порадовать сестру чем-то еще. Получая семь фунтов в неделю, Джон не бедствовал и мог купить Мэри джемпер или отрез на платье, но девочку не интересовали наряды. По пути на станцию он зашел в книжный магазин и купил поэтический сборник «Юный Пегас».
В ту ночь Джону снился сон, тот самый, который каждую ночь навевала ему фантазия, где реальные образы красивых молодых парней сливались с его мечтой, так что Джон уже не знал, где кончается реальность и начинаются грезы. Сон переносил его в полную опасностей тьму запретного леса или в преображенные бани. Нагие тела распростерлись на ступенях храма, на высоких ярусах зиккурата, или юноши прогуливались горделивой и чувственной походкой, бродили среди наклонных пирамид, их окутывал туман, то сгущавшийся, то редевший, ненадолго дымка рассеивалась, а потом снова опускалась грозовым облаком.
Порой туман становился столь плотным, что зрение — во сне или наяву — помрачалось, Джон замирал, ослепший, в белой пустоте, непрозрачной, удушливой, как туча, как войлок. Но на грани обморока, когда уже замирало дыхание, приходило облегчение: дымка становилась тоньше, уходила вверх, и Джон отчетливей прежнего видел перед собой молодых красавцев, которые уже не просто прогуливались, но обнимались, ласкали друг друга, а в последнем сне страстно совокуплялись.
Инстинкт подсказывал: он сам окажется в этих мечтах и увидит себя в собственном сне лишь после того, как осуществит все это в реальности. И Джон был готов действовать, он знал, что время настало. Он распрощался с мыслью о том, что на самом деле он, возможно, не гомосексуалист, что есть и для него какой-то выход, какой-то способ полюбить женщину. Он решился — безвозвратно, он ступил на этот путь и не свернет с него. При первой же возможности наведается в бани.
Когда именно — вот в чем вопрос. Отсрочка не была вызвана страхом и неуверенностью в себе, как прежние его колебания: редакция загружена по горло, времени действительно не хватало. Хотя Джон собирался уволиться и уже написал заявление, халтурить он не умел и продолжал с обычным рвением собирать материал. Он мог бы посетить бани во вторник, но в последний вторник месяца собирался комитет по строительству жилья, и там Джон обязан присутствовать — никто не стенографировал так, как он.
В среду вечером он выпил чаю в кругу семьи — заглянул на часок, — а потом побежал на школьный спектакль. Он бы не пошел, но на представление приехала знаменитая некогда актриса, дружившая с директором. На этот раз он застал Десмонда дома, тот зашел после работы переодеться перед вечерней вылазкой. Как всегда нарядный, в легком сером костюме и залихватской фетровой шляпе. Они прошлись вместе до автобусной остановки, тут Десмонд, подмигнув, сказал, что спешит на свидание, и укатил в такси.
В четверг Джон совсем решил, что его великий день настал, что он пойдет в бани вечером, иначе придется ждать до вторника, потому что в субботу он обещал сводить Мэри и Стивена в зоопарк В четверг номер сдавали в типографию, трудный день для всех, от репортеров тоже требовалась помощь, журналисты поспешно сочиняли заголовки, вносили поправки в готовый макет, подписи к фотографиям. Джону, как всегда, поручили составление шахматных задач.
Этим он и был занят, когда к нему подошел заместитель редактора и попросил съездить к семи часам в Вудфорд на политический митинг. Репортер, отвечавший за этот округ, заболел. Выступала Сильвия Пэнкхерст.[24] Разве она еще не умерла? — удивился Джон.
