Он уселся за стол, положил счеты и вытряс из картонной папочки кучу мелких денег. Очень ловко и быстро он стал сортировать их по купюрам, потом складывал в ровные пачечки и результаты пересчета записывал на бумажку. Я терпеливо следила за его кассирскими ухищрениями. Поручиков поднял голову и сказал со смешком:
— Очень доволен вашим визитом. Если бы вы не пришли ко мне, я бы вас разыскал сам. У нас ведь с вами роли в этой истории приблизительно одинаковые. — Поручиков достал из стола пачку сигарет «Ява» и протянул мне: — Курите?
В пачке лежали две сигареты. Под коричневато-желтым пробковым фильтром синенькими стройными буквами на белых палочках сигарет значилось: «Marlboro».
— Спасибо, я не курю…
— А я несколько штучек в день позволяю…
Ай-яй-яй, какой замечательный мужичок мне повстречался! Воистину человек без ненужных амбиций — в пачке «Явы» у него лежит «Мальборо»! Две штучки. В ящике стола у него наверняка есть надкусанный бутерброд с севрюгой, а в сейфе заперта початая бутылка коньяка «Двин».
Поручиков чиркнул спичкой, и в комнате поплыл синеватый дым, приятный аромат хорошего табака, перебивший вонь сургуча и клея.
— Так вот, роль у нас одинаковая и задачи, мне думается, одинаковые…
— А мне думается, что роли у нас совсем разные, — перебила я его сладкогласие. — Вы, как там ни крути, участник драки!
— Ошибаетесь, Ирина Сергеевна! Не участник я — свидетель! Сви-де-тель! — сказал он раздельно, сделав звучный курсив. — Я ни в каких драках не участник! Не был и не буду! Уличные бои — развлечения не из моей жизни!
— А что же вы там делали?
— Оказался случайным свидетелем, как на моих довольно дальних знакомых напал совершенно неизвестный мне прохожий, — загорелось его младенчески дряблое лицо скопца, раскраснелась старчески нежная кожа. — Сначала принял все меры для недопущения уличного эксцесса, а затем проследил, чтобы все было оформлено в соответствии с законом…
— Понятно, — кивнула я. — Это вы, наверное, в соответствии с законом согнали с места происшествия Риту?
— Риту? Какую Риту? — бесконечно удивился Поручиков. — Первый раз слышу. Впрочем, может быть, там и была какая-то женщина, но я вам сказал уже, что это довольно далекие мои знакомые. Я и двумя словами с ними не перекинулся, когда началась драка… Что скажете?
— Что скажу? Что вы очень умный и осторожный человек, Григорий Николаевич.
— Что есть, то есть, — готовно согласился Поручиков.
— В рассказанной вами версии все правда и все одновременно ложь…
— Почему ложь? — возмутился ненастояще Поручиков, он ведь не играл со мной всерьез, он репетировал, он обкатывал на мне свои показания.
— Были вы на месте драки? Были. Но в драке не участвовали. Напал неизвестный прохожий на Шкурдюка? Напал. Но почему напал, вы не видели. Знакомы вы с Чагиным и Шкурдюком? Знакомы, но не близкие друзья и не собутыльники. Была Рита? Не было. А может быть, была, но вы не знаете ее…
— Что же вам не нравится в моем рассказе? Я подчеркиваю — рассказе, а не версии, поскольку вы покамест не следователь…
— Да, я не следователь. Но я заметила, что в отличие от ваших друзей вы не верите в безоговорочную победу над Ларионовым. И оставляете себе на всякий случай лазеечки — вроде незапертой двери на черном ходе…
— Правильно, Ирина Сергеевна! У вас абсолютно мужской склад ума, и все вы рассудили правильно! Одно удовольствие потолковать с неглупой, интересной женщиной! И поняли вы меня правильно — будь моя воля, я бы сам Шкурдкюку сломал рога. Но, как говорят французы: ноблесс оближ, положение обязывает…
— Врать? Защищать хулиганов?
— Нет! Уклониться от падающего с крыши кирпича! Поверьте мне, я прожил голодную юность, исполненную трудов и унижений молодость и мучительно проживаю свою зрелость не для того, чтобы Шкурдюк плевался в прохожих, а Чагин молотил их по голове бутылками. Но я оказался в тот злосчастный час вместе с ними и могу потерять в одночасье все!
— Я вижу, что вы не больно высоко цените своих друзей, — усмехнулась я.
— А их и не за что высоко ценить, — деловито ответил Поручиков. — Но как бы катастрофически ни развернулись для них события, они очень мало пострадают. По сравнению со мной, конечно. Шкурдюк- паупер, аттракционный люмпен. Ему нечего терять, кроме цепей от карусели. Чагина отобьет, отмажет тесть. А я? Меня выкинут на обочину жизни, как кожуру от съеденного банана. Нет, нет, нет, Сократ мне друг, а своя задница, извините, пожалуйста, дороже…
— Значит, если вы не хотите пострадать из-за хулиганства ваших друзей, есть один выход — отправить Ларионова в тюрьму?
— Ирина Сергеевна, да что вы меня этаким кровожадным злодеем изображаете? Я с первого момента, как только прибыла милиция, изо всех сил старался покончить дело миром! Я вашего Ларионова просто умолял уйти по-хорошему! Разойтись всем в разные стороны! Я предлагал ему все: чтобы Шкурдюк извинился, Чагин на другой день вставит своим иждивением витрину, достанем и возместим магазину телевизоры! А он ни в какую! Вот и имеет теперь хороший компот! Две тысячи лет христианство слезно умоляет, сердечным упросом просит: ударили тебя по правой щеке, подставь левую, и будет мир во человецех! Тем более что Шкурдюк готов был извиниться…
— Вы же понимаете цену извинениям Шкурдюка, — заметила я.
— Понимаю! Он сам предложил Ларионову потом, чтобы тот в порядке сатисфакции плюнул ему в лицо трижды… Мол, от него не убудет…
— Да, от Шкурдюка не убудет, по-видимому… Но Ларионов хотел справедливости…
— Ой, Ирина Сергеевна, не говорите только мне высоких жалостных слов! Справедливость похожа на дрожжи, штука полезная, но в чистом виде несъедобная! Нельзя любить дрожжи! Сейчас поведение Ларионова — это не борьба за справедливость, а сутяжный бред, синдром правдоискательства. И времени почти не осталось! Завтра еще можно затормозить эту телегу с дерьмом, спустить как-то на тормозах с минимальными потерями…
— А послезавтра?
— А послезавтра, поет моя любимая певица, время, как часы, не остановишь. Вашего друга начнут кормить консервами для несговорчивых — печень Прометея в собственном соку…
— А ваши друзья будут по-прежнему плеваться, в людей и колотить их бутылками по голове?
Он тяжело вздохнул:
— Какие друзья? Какая дружба? Жизнь — мероприятие коллективное, и мы все с кем-то живем. А дружбы бывают только у подростков. Взрослые люди не могут и не должны дружить — нет времени и сил. Нет никакой дружбы! Я даже в энциклопедии посмотрел, что там ученые говорят об этом. Нет, отвечают, никакой дружбы. Остров Дружбы где-то есть в Полинезии, и Жан Друг, опознавший и выдавший короля Людовика, когда-то был. А дружбы просто так нет. Есть более или менее сбалансированная система обмена материальными вещами и моральными услугами… Этому надо дать совет, а этому — помочь экономически! Вот и все…
— Может быть, — согласилась я. — Я подумала, что лжец обречен на мучительное существование — надо все время помнить и не путать правду и выдумку…
— Это мне не трудно, — махнул рукой Поручиков. — У меня очень хорошая память…
С грустью, а не злостью смотрела я на него. Мне его уже стало немного жалко. В его завистливой, алчной душе долго бушевали яростные страсти, пока она не обросла бурой наждачной накипью, как дно старого чайника.
— Печально, Григорий Николаевич, что из-за необходимости врать в пользу своих недрузей вам придется прервать хоть и трудный, но победный путь из полной мизерабельности в абсолютные эмпиреи…
