понятное дело, дурочка я была, соплячка — верила. Все наврал, конечно. Он же ведь врун-профессионал. Врун, болтун и хохотун…
— А зачем же вы с ним тогда общаетесь? — удивилась я.
— А больше не с кем, — печально-уверенно сказала Рита. — Мужиков нет, драма эпохи. Все какая-то шелупень и шушера. Мужику под тридцать, а он все равно молокосос, мумсик. А те, за кого бы я пошла замуж, они, как Чагин, — все женаты. Все хотят погулять, развлечься на стороне. Разговоры, вздохи, любовь, а в десять надо домой мчаться. А я не люблю, когда мне продают ситро за шампанское…
Я смотрела на нее и понимала, как она должна нравиться Чагину — розовая, сладкая, хрустящая, как вафельная трубочка с кремом.
— А вы Ольгу Чагину знаете? — спросила я.
— Знаю, — кивнула Рита и пренебрежительно скривила рот. — Они с моим другом Владимиром Петровичем хорошая пара — веселый людоед и животное, полное грез…
Некоторое время мы шли молча, потом Рита сказала:
— Вот этот мужик, морячок, за которого вы хлопочете — вот он мне понравился. Это настоящий боец, — добавила она уверенно.
— А чем же он вам понравился? — поинтересовалась я.
— Ну, как вам сказать, в нем достоинство есть. Плюнул в него когда Шкурдюк, я посмотрела ему в лицо и обмерла — сколько в нем было боли, стыда, гнева, силы! Господи ты ж боже ж мой, подумала я, убьет он сейчас эту скотину! И дрался когда он с ними, не было в нем страха и злости — он их бил, как карал за низость…
— Но они его посадили в тюрьму за это… — напомнила я.
— Э! Мужик, не сидевший в тюрьме, мало про жизнь знает… Хотя, конечно, не повезло ему.
— А вы не хотите ему помочь?
— А чем я могу ему помочь? Ну, подумайте сами, пойду я с заявлением в милицию? Мол, гуляла с чужим мужем, развлекалась, отдыхала с его дружками, а потом ввязалась в драку? Я ведь сама костей не соберу после этого. Эх, знала ведь я, чувствовала, что из-за Чагина все срамом большим закончится, неприятностями крутыми и позором. Давно ведь уже хотела его выгнать!..
— А что же не выгнали?
— А я уж было в последний раз решила: ну его к черту, не буду больше встречаться. А он каждый раз появляется и словами, как паутиной, облепливает. Поспорю, поругаюсь, посопротивляюсь, а потом думаю: ладно, пойду последний раз. А вот тут и случился скандал…
— Рита, но ведь никого не интересует, чей Чагин муж. Интересует, чтобы вы сказали правду о том, что произошло.
Она остановилась, посмотрела на меня в упор и твердо сказала:
— Этого вы от меня ждете напрасно. Я не большого ума дама, но это соображаю. Мне в этой истории светиться нельзя. Чагин со своим тестем мне за такую правду голову оторвут. Поймите меня тоже, я ведь по спортивным меркам старуха, мне двадцать три, если я попаду в такой скандал, меня потом училкой физкультуры не возьмут. Ни за что, ни про что жизнь свою уничтожу…
— Похоже, только один человек мог позволить ни за что жизнь себе сломать, — вздохнула я.
Рита махнула в ответ рукой:
— А! Не сломал, отобьется! Мужик молодой, здоровый, сильный, все перемелется. Как Чагин говорит: «Пройдут года, мы состаримся, будет потом чего вспомнить». Нет, я вам ничем не могу помочь, — повернулась и ушла, сразу бесследно растворилась в вечерней мгле, и только стук Апеннин по тротуару доносился еще до меня. Проехал троллейбус.
«Нет, я вам ничем не могу помочь»…
Вот и наступило это кошмарное серое утро, которое якобы мудренее вечера. Мудренее оно было только тем, что у меня было в руках объяснение бабки Еловацкой, подробно и грамотно описавшей всю хронологию драки, адрес Риты Терёшкиной и твердое знание, что сегодня пошли вторые сутки содержания Ларионова в тюрьме.
Я сидела за редакционным столом, пытаясь изо всех сил сочинить заметку о самодеятельном ансамбле на Компрессорном заводе. Позвонила Зина, секретарша главного, и встрепанным, напуганным голосом вызвала к шефу.
Я шла по коридору, не испытывая даже чувства страха. Мне уже не суждено испытать большего испуга, да и вряд ли что-нибудь может случиться еще. Они ведь победили, Ларионов в тюрьме, и со мной можно больше не возиться, я и так уже выключена из игры.
Зашла в кабинет к главному, поздоровалась. Очень сухо он кивнул и, не приглашая садиться, возгласил:
— Товарищ Полтева, на вас поступила серьезная жалоба…
Ого, товарищ Полтева! Видимо, дела мои совсем плохи, если меня называют «товарищ Полтева».
— От кого? — спросила я ровным голосом. — Вам стали часто на меня жаловаться.
Главный сказал подчеркнуто вежливо:
— Я вам не дам к этому привыкнуть. Газета опубликовала месяц назад ваше интервью с директором комбината спортивных товаров Куцевым. Анализируя положение с производством детских кроссовок, вы извратили все факты…
— Ага, понимаю, — кивнула я. — Значит, им понадобился месяц, чтобы понять, что я все извратила. Это ясно. А почему вы решили, что я извратила?
— Потому что Куцев утверждает, что никакого интервью вам не давал — и вас в глаза не видел…
Он протянул мне несколько листов бумаги, скрепленных желтой скрепкой, покрытых аккуратными рядами ровной машинописи и увенчанных в конце взрывом подписей от возмущенного коллектива…
«…В то время, когда вся страна и, в частности, вся наша отрасль… и все труженики промкомбината… стоя на вахте и изыскивая скрытые резервы… мобилизуют все силы… для того, чтобы улучшить… усилить… увеличить… расширить… ассортимент и качество товаров народного потребления… с помощью сквозного наряда… корреспондент газеты И. Полтева отнеслась безответственно к порученному заданию… вместо того, чтобы вскрыть действительно реальные проблемы, стоящие перед трудовым коллективом, грубо извратила факты… весь коллектив возмущен… Особенно негодование тружеников комбината вызывает то обстоятельство, что, ссылаясь в материале на разговор с директором комбината Куцевым, она не удосужилась даже встретиться с ним… Непонятно, как такие люди могут работать в органах советской печати…»
Я положила письмо на стол. Боль остро когтила сердце, сухо во рту. Вздохнула глубоко и сказала:
— Я сейчас принесу из сумки блокнот с записями разговора с Куцевым, который мне все рассказывал. Три часа подряд объяснял, почему нет в продаже кроссовок. А оценка его высказываний является моим правом журналиста…
— Эти высказывания он категорически отрицает. Он пишет о том, что вы с ним даже не встречались…
— Ну да, — согласилась я. — Настолько не встречались, что он после разговора предложил еще встретиться в ресторане. Этот Куцев, похоже, может написать, что угодно. Особенно, если его попросят.
— Для меня ваши доводы неубедительны, — сообщил главный. — Вы нарушаете все этические нормативы поведения журналиста и пытаетесь злоупотребить своим профессиональным и общественным положением. Я не могу больше доверять вам и издаю приказ об отстранении вас от должности до тех пор, пока созданная мной комиссия не разберется в этой истории. Если товарищ Куцев пишет правду и вы это интервью высосали из пальца, а у меня нет оснований ему не верить, то вы будете уволены из редакции…
— Хорошо, — развела я руками. — А какие у вас есть основания не верить мне?
— У меня нет оснований вам верить, — отрезал редактор и показал на дверь. — Вы свободны…
Вот он, окончательный укорот. Оказывается, довольно просто накормить человека деликатесным паштетом из печени Прометея в собственном соку. Действительно, рукастые ребята — чагинцы. Затевать
