В углу вестибюля, за гардеробом, стояла машина для чистки обуви. Хэнк нажал кнопку, с тихим шумом закрутились круглые меховые щетки, наводя нестерпимый глянец на его башмаки. Таксиста все не было.
Над чистильной машиной одиноко таращился телефон-автомат. Наверное, его здесь повесили для занятых людей — договариваешься о свидании и одновременно блестишь ботинки. Он опустил в щель сорок пять центов и бегло, как на аккордеоне, нажал десять кнопок. Долгие гудки. Потом в трубке что-то щелкнуло, и он услышал сонный голос Магды:
— Алло!
— Ваша светлость изволит рано ложиться спать? — спросил Хэнк.
Магда не разобрала его голос, злобно сказала:
— Какого чёрта?
Хэнк засмеялся:
— Маркиза Кондепассе, это ваш личный чёрт, собственный дьявол…
— Это ты! — радостно закричала Магда и повторила, задыхаясь: — Это ты! Как я рада! Где ты?
— Ну, скажем так — поблизости…
— Приезжай сейчас же!.. — кричала Магда.
— Боюсь, что ничего другого не остается… А где ребята?
— Они живут в соседнем городке, это рядом. Я их сейчас соберу…
Хэнк смотрел на свои туфли, над которыми неутомимо трудились щетки — терли, гладили, полировали кожу. Они крутились как дисковые пилы, будто собрались отрезать ему ступню.
— Ладно, жди меня, — сказал Хэнк. — Я скоро приеду.
— Ты далеко?
— В центре Манхэттена…
— Хочешь, я тебя встречу на полдороге? — предложила Магда.
— Нет, нет, дожидайся. Я найду…
Повесил трубку, и чистильная машина выключилась. В ней был разум. Наверное, небольшой, но уж наверняка не меньший, чем у мексиканцев-чистильщиков. Вообще хорошо бы всех людей, согласных кому-то чистить ботинки, заменить автоматами.
Швейцар-негр стоял за спиной:
— Ваш кеб ждет…
Хэнк протянул ему доллар и строго сказал:
— Скажите мистеру Смиту и мистеру Волленски, что в чистильной машине сломалось реле времени. Это опасно, клиенту может отрезать ногу.
Швейцар недоумевающе переспросил:
— Мистеру Смиту? Волленски? Но они уже умерли… Ресторан сохранил только их имена…
Он распахнул дверь желтого таксомотора, дожидаясь, пока Хэнк усядется.
— А от нас и имени не останется, — пообещал серьезно Хэнк, захлопнул дверцу и велел таксисту ехать в Форт-Ли, Нью-Джерси.
Таксист пересек поперек Манхэттен и выскочил на Вест-Сайд. К ночи немного стихло движение, людей на улице было почти не видно, и только бешено бушевали полночные яркие огни реклам, которые светились в этом безлюдье друг для друга.
Слева за парапетом мерцала стылая вода Хадсона, такси перегнало неспешно шлепающий по реке нарядный пароходик, оттуда доносилась музыка, но скоро он исчез где-то сзади — как будто утонул.
Они ехали на север, где сиреневым светящимся двугорбым верблюдом залег над рекой мост Джорджа Вашингтона. Такси со свистом промчало подъездные спирали и вылетело на пустынный верхний пролет моста. Хэнк сонно думал о том, что скоро судьба приведет его сюда снова, на этот громадный воздушный мост, бессмысленную неодушевленную тысячетонную железяку, великий и вечный символ Америки. За шестьдесят лет проехали по мосту неисчислимые миллионы людей, а он, Хэнк, будет последним.
70. Москва. Ордынцев. Сбойка туннелей
Десант, побритый, умытый, в белой рубахе, весь из себя смирный и благостный, лежал под сравнительно чистой простыней в тюремной больнице, куда мы перевели его для надежности. И прикидывался дураком. Содержательной беседы у нас не получалось. Сейчас он был совсем не похож на ту бандитскую образину, которая щерилась на меня из-за стойки бара в клубе «Евразия».
— Слушай, Акулов, ты зачем убил гражданина Мамию? — спрашивал я.
Десант, пошевеливая подбородком размером с окаменевший валенок, невозмутимо отвечал:
— А я его не убивал… Я до него пальцем не дотрагивался…
— А что ты делал у него в номере?
— А я у него, считай, гражданин начальник, в номере не был…
— Да-а? Поясни!
— Заглянул я в номер. Вижу, лежит этот обормот на полу в крови… Черт с ним, думаю, решил уйти. А тут ваши набросились. Я испугался и побежал…
— Понятно. А зачем ты к нему пришел?
— Зачем? — задумался Десант. — Как зачем? А долг карточный?
— А где же он тебе проиграл деньги?
— Да на катране…
— А где?
— Не помню… Пьяный был. Плохо помню.
— А про долг запомнил?
— Ну кто же про деньги забудет? — очень натурально удивился Десант. — Конечно, запомнил. Деньги — штука серьезная. Это тебе не жизнь, с ними людишки трудно расстаются…
— Возможно, — согласился я, поразившись глубине его философских воззрений.
— Ты вместе с Лембитом пришел за деньгами?
— Не знаю я никакого Лембита, — уверенно отрезал Десант. — Ходил там какой-то человек… но кто такой — не знаю, впервые видел. Может, просто гулял по коридору, для моциону, так сказать.
— Значит, ты в номер, считай, не заходил? — передразнил я.
— Нет, не заходил. Из-прихожей глянул, увидел, что тот в крови, и сразу побежал…
— Ага, понятно — робкий ты очень паренек! А как быть с твоими пальцевыми отпечатками на ноже, который ты воткнул в Мамочку? И на рукоятке деревянного — мы ее за креслом нашли — тоже твои пальчики. Как быть с этим?
Десант подумал и сказал:
— Ответить на этот вопрос я не могу. Может быть, вы сами туда их нанесли? Не знаю. Это же не при мне было…
— Все понятно, — кивнул я. — Мы с тобой можем здесь препираться от сегодня до завтра — я на твое раскаяние не очень надеюсь. Но на этот раз мы тебе вмажем — как пить дать — умышленное убийство.
— Да какое убийство? Какое там умышленное? Знать я его не знаю! Деньги хотел получить, а его кто- то до меня угрохал! Видимо, он, змей этакий, многим задолжал. Вот его кто-то до меня и приколол…
— Но у нас есть показания самого Мамочки. Ты его ведь не угрохал до конца — джангировское задание, можно сказать, сорвал…
Десант мрачно молчал.
— Вот Мамочка и утверждает, что ты пришел, чтобы разобраться с ним за Бастаняна…
— Ничего я не знаю, — сказал Десант. — Ни про какого Бастаняна не слышал…
Тут впервые за все время нашей нудной и бессмысленной говорильни Десант занервничал. Я предложил ему:
— Ты подумай, не спеши отказываться от знакомства с Бастаняном… Это, пожалуй, для тебя единственный шанс хоть как-то отмазаться. Хорошая, сам подумай, версия. Пришел, мол, высвобождать
