— А в Москве? — спросил Андерсон. — Надежная?
— Не знаю… Я там не был, — сказал Ангелов. — Я в Одессе был… Давно… Я тогда на пароме Одесса — Варна плавал… А в Москве не был…
— И я не был, — успокоил его Андерсон. — Может быть, вместе еще поплывем, кино снимем…
— С вами, мистер режиссер, хоть в Австралию, — заверил капитан.
Чистая душа. И разговор их прост, как треньканье на банджо. Пару недель назад доброжелательно- дурацкие рассказы капитана и навели Андерсона на мысль об этом круизе. Совершив приятное путешествие по Дунаю через шесть стран, он вместе со своими ребятами не оставит ни одного следа, ни единой отметки о своем пребывании там. Ладно, посмотрим, как это получится…
Андерсон встал, похлопал приятельски капитана по крутой спине, твердо пообещал:
— Не тревожься, мы вернемся до полуночи… Нам осталось снять только вечернюю панораму города…
— Желаю удачи! — еще раз козырнул капитан Ангелов.
Андерсон спускался по трапу на набережную и удивлялся, что нет в нем ни возбуждения, ни страха, ни ощущения чего-то необычного. Шел как на скучную работу. Белые стены круизного теплохода, алая ковровая дорожка на трапе, латунные поручни и ободки иллюминаторов. Духота и скука. Спустился на набережную, сел в автобус, оглядел команду и сказал:
— Ну что? Поехали?
8. Франция. Лион. Рю Шарль де Голль, 200. Штаб-квартира Интерпола
ИЗВЕЩЕНИЕ О РОЗЫСКЕ — «КРАСНАЯ КАРТОЧКА» Хэнк Мейвуд Андерсон, живет под другими фамилиями, гражданин США. Родился в Норе Шор, графство Нассау, штат Нью-Йорк, 1 апреля 1949 г.
Окончил колледж в Хьюстоне, военно-воздушное училище в Аннаполисе, принимал участие в военных действиях во Вьетнаме с 1972 по 1975 г. Был сбит и взят в плен в 1974 г. Бежал из плена. Был тяжело ранен, потерял левую руку.
Награжден медалью Конгресса, медалью «За храбрость», двумя орденами «Пурпурное сердце».
Лишен воинского звания «майор» и уволен из армии за поведение, несовместимое с честью американского офицера.
Разыскивается за совершение ряда дерзких и тяжелых преступлений.
Предполагается, что связан с организованной преступностью, экстремистскими военизированными структурами в США и остатками террористической группировки «Красные бригады»…
Всегда вооружен. Признан очень опасным и в любой момент склонным к агрессии.
9. Нью-Йорк. Стивен Дж. Полк
Доктору Кеннету Полку, кафедра славистики, Гарвардский университет, Бостон, Массачусетс
Здравствуй, мой дорогой старик!
Я подумал сейчас, что мои письма являются хрониками — не было еще случая, чтобы я сел за стол, начал и закончил письмо. Обычно мои письма, как и полагается историческим хроникам, охватывают целый период — недельный, иногда месячный. Я начинаю письмо в понедельник, потом дела и обстоятельства отрывают, я продолжаю его в среду, дописываю в субботу, в воскресенье забываю отправить, а в следующий вторник происходит что-то важное или любопытное — я делаю дописки к письму, и длится это до тех пор, пока не приходит пора срочно рассылать чеки-платежи, и тогда я в произвольном месте обрываю послание, заклеиваю конверт и со всей деловой почтой опускаю в ящик. Из-за всего этого ты получаешь мои письма крайне нерегулярно, но зато, как ученый, ты можешь изучать не разрозненные клочья-эпизоды бытовой информации, а целые системные периоды, и картина моей жизни для тебя выглядит более убедительно и впечатляюще.
Я надеюсь, что этим вступительным пассажем я выпросил у тебя прощение за долгое молчание. Простил? И кроме того, ты виноват сам — я не знаю ни одного человека, который в наш век Интернета, е- мэйла, телефонов и факсов пишет своим родителям письма. Но я всегда был послушным и исполнительным сыном и уже много лет выполняю твою категорическую просьбу-требование — писать письма. И не на машинке, не на компьютере — рукой! Спасибо, что ты не взял с меня клятвы писать гусиным пером.
Верю тебе на слово, что это зачем-то надо. И как ты любишь говорить — мне это нужнее, чем тебе.
О моих последних подвигах ты наслышан, наверное, по радио и ТВ. И газеты побаловали вниманием, хотя в их изложении, как и требует того всякая коммерческая реклама, было гораздо больше героической и драматической чепухи, чем на самом деле. Поскольку в жизни это все скучнее, утомительнее, грязнее.
Вообще сложность нашей работы состоит в том, что для русских мафиозников характерна чрезмерная готовность к немедленному бою — итальянцы до последнего момента пытаются решить вопрос тихо и только потом стреляют. А русские сначала стреляют, а потом готовы обсуждать накопившиеся проблемы.
Кстати, можешь меня поздравить с крупным служебным повышением — я теперь «старший специальный агент ФБР». Мои коллеги говорят — кто весело, кто завистливо, — что я теперь самый молодой ССА-джи-мэн во всей конторе. Я должен гордиться и радоваться.
А я — в грусти и растерянности. Дело в том, что мое служебное повышение — это взятка начальства мне, это, так сказать, руководящий аванс за мою будущую работу на фронте борьбы с растущей и крепнущей русской преступностью, это захлопнувшаяся дверца мышеловки. Ибо если я сейчас захочу уйти из конторы, это будет выглядеть черной неблагодарностью, мрачным свинством, предательством гражданских интересов и оскорблением так сильно верящего в меня начальства, которое настолько высоко ценит меня и досрочно поощряет.
Если судить по справедливости, то, наверное, поощрять начальству надо не меня, а тебя — это ведь ты с малолетства заставлял меня учить русский, соблазнял его прелестями, объясняя его великолепие, наказывал за нерадивость, внушал мне неутомимо, что забыть, похоронить в себе прекрасный язык моих материнских предков — просто глупое преступление. А я всегда был послушным сыном. Естественно, тебе и в голову не приходила дикая мысль, что я буду использовать этот язык не для филологических исследований в Стэнфорде или Корнеле, а употреблю его в работе с веселыми кровожадными разбойниками с Брайтон- Бич.
Но сирены-соблазнители из департамента персонала ФБР после колледжа взяли меня в такой оборот, они рассказывали и сулили нечто такое волшебно-таинственное — «секретность, сила, невидимая власть, причастность к ордену справедливости и надежды беззащитных» и очень многое еще волнующее и многообещающее, что мое сыновнее послушание растаяло незаметно и быстро, как льдинка в мартини.
Я пошел продолжать образование не в Гарвард, а в академию ФБР в Куантико. Если то, чему меня там научили, — а научили меня там многому такому, о чем частные люди и не догадываются, — можно считать образованием.
Я разочаровал тебя и обрек себя. Наверное, и то, и другое было неизбежно — я и сейчас ни на секунду не жалею о пренебреженной мной ученой стезе. Но и своей участью я очень недоволен. Самое глупое, что может надумать человек в тридцать один год от роду, — это принять решение начать жить сначала. Но я не готов даже к такому глупому поступку — я не хочу начинать жить сначала. Потому что я не знаю — а как надо жить сначала? Беда в том, что у меня нет сверхценной идеи. Сколько я себя помню, у меня всегда были сверхценные идеи моего бытия — мальчишеского, юношеского, молодого интеллектуала. Часть из них реализовалась, остальные бесследно рассеялись. Наверное, потому, что я скорее эмоционален,
