счастливая жизнь с двумя женами. А он и одной себе не сыскал.
Прощай, Валерка. Не пойду я завтра на похороны, не могу слышать, чего там о тебе вещать станут. Прости. Я обещаю сам справить по тебе большую тризну. За то, что не дали тебе ни до чего дожить — не женился, не родил детей, ничего хорошего не увидел, даже матерым мужиком стать не успел. Остался долговязым мальчишкой.
Я обещаю тебе с ними поквитаться по-честному — поверь мне, тот, кто это сделал, будет лежать здесь, вот в этой холодильной камере № 13, и пусть это будет его платой за твою беззащитную наготу.
Прощай, Валерка. Завтра на кладбище скажут, что память о тебе будет жить вечно в наших сердцах. Насчет «вечно» — я тебе обещать не могу, я не знаю, что такое «вечно». Но вот что точно знаю: пока расчет не закончен, ты будешь со мной, младший братан…
Я вышел в кафельный предбанник и сказал терпеливо дожидающемуся Фиме:
— Мы с тобой люди близкие?
— Надеюсь, — хмыкнул он.
— Я к тому… Если меня доставят к вам с отдельными повреждениями, ты меня режь сам. У тебя не будут дрожать руки…
20. Москва. Житная, 16. МВД России
Без пяти минут два Джангиров подъехал к министерству — десятиэтажному, белоснежному, будто из рафинада напиленного, кубику на Житной. Дважды объехал стоянку и нашел место, с которого можно было наблюдать за центральным подъездом, не выходя из машины. Джангиров не хотел здесь светиться лишнего — полно ненужных старых знакомых. А автомобиль его никак не выделялся среди остальных тачек среднего начальства — нормальная черная «Волга» с антенной радиотелефона. Та самая «Волга», о которой так страстно хлопотал вице-премьер Борис Немцов.
Конечно, шофера, дремотно дожидающиеся своих хозяев, с большим интересом заглянули бы под капот джангировской «Волги», кабы он разрешил — фордовский восьмицилиндровый движок с автомат- трансмиссией делал сходство их машин чисто внешним. Футболист-профессионал, надевший униформу дворовой команды. Для того, чтобы могучий движок не заносил на поворотах зад, в багажнике лежала двухсоткилограммовая чугунная плита.
Полуденное солнце, не по-осеннему жаркое, раскалило лакированную черную крышу, которая давила на мозги, как эта металлическая чушка в багажнике. И кондиционер не спасал — холодные струйки воздуха рассасывались через плохую герметику кузова. Но пересаживаться на иномарку Джангиров не желал, были у него для этого резоны. «На бегах — в рысаках, на проселке — мерином», — говорил он.
По всем своим статьям мерин его был непростой, от тонированных броневых стекол до баллонов «гудьир» — под стать своему наезднику, маленькому, завалящего вида мужичонке, умеющему и готовому убить всякого, кто не подходил под простое и емкое определение — «хороший человек». Поскольку Джангиров точно знал, что любые рассуждения о добре и зле, о благе и пороке, o справедливости и насилии — словесный мусор, чепуха на постном масле, сопливый вздорный лепет незрелого разумения, то и понятие «хороший человек» было очень понятным.
Хорошие люди — это те, кто относился к Джангирову хорошо и старался помочь ему. Остальных Джангиров воспринимал как отданных ему Господом на суд и расправу. Или дьяволом. Да какая там разница!
Зачарованный собственной неподвижностью, тягучей музыкой Марсалиса из стереодинамиков «Филипса» и зрелищем непрерывно крутящейся двери центрального подъезда — она, как мясорубка, неустанно вышвыривала в уличное пекло распаренный людской фарш, — Джангиров не заметил, как подошел сбоку и постучал в стекло костяшками пальцев Коля Швец. Джангиров покосился недовольно, нажал кнопку подъемника — синюшная пластина окна опустилась.
— Зачем ушел из машины? — недовольно спросил Джангиров.
— Я тебя, шеф, боюсь пускать одного за рулем. Ты давно сам не ездишь, а с этими отморозками на дорогах сладу нет. Давай сяду за баранку.
Джангиров посмотрел с интересом — неужто заботится? Или предстоящим разговором интересуется? Не успел решить, потому что Швец предложил:
— Или сядь в джип, там все ж таки посекьюристее будет…
Джангиров подмигнул:
— Ништяк! Начальнику тюрьмы в нашем джипе раскатывать по Москве не след. Ты смотри, чтоб мне никто на хвост не сел. Езда — бампер в бампер. А говорить при тебе он не станет…
— Вам, господин президент, виднее, — ухмыльнулся Швец.
— Слышнее, — серьезно кивнул Джангир и, ткнув пальцем в сторону подъезда МВД, спросил строго: — Не хочется вернуться?
— А на кой? — пожал плечами Швец. — Я и сейчас делаю то же самое. Только размах больше, воля вольная и деньги хорошие…
Помолчал миг, вздохнул и спросил простовато:
— А ты?
Он, Коля Швец, был весь такой улыбчиво-ямчатый, голубоглазо-беззащитный, с детскими блондинистыми кудряшками вокруг розовой загорелой плеши. Его, наверное, каждый мог обмануть и обидеть.
— А ты, великий учитель? — повторил вопрос Швец.
— А я и вернусь, — спокойно ответил Джангиров. — Министром…
— Неплохо, — одобрил Швец и погладил задумчиво аккуратную круглую лысину, такую нежную и ровную, будто ангел сдул лишнюю волосню. — А кто премьер-министром будет в этом правительстве?
— Не знаю, — развел короткие ручки Джангиров. — Это не важно. Кого назначим, тот и будет…
— Вот это дело! — обрадовался Швец. — Только ты меня заранее предупреждай…
— О чем?
— Когда ты пули льешь, а когда всерьез толкуешь. А то случается, я не въезжаю сразу.
— Уже въехал?
— Ага, — вздохнул Швец тяжело. — Возражаю…
— Чего так? Представляешь, как звучит — «заместитель министра внутренних дел по кадрам генерал-лейтенант Швец». А-а? Каково?
— Каково! Хочу напомнить, что хозяин и строитель этого дома застрелился, а его зама боевого охреначили на семь лет в Пермский лагерь номер одиннадцать. Нравится? Ты Щелокова и Чурбанова помнишь или уже запамятовал?
— Я-то помню, Коля. Ты еще про Пуго вспомни, тот от усеру тоже шмальнул себя, — вздохнул Джангиров. — Я все помню. Но они жили в другие времена, в другой стране, считай, на другой планете…
— Тоже мне — инопланетян сыскал! — усмехнулся Швец.
— И еще возьми в разумение одно обстоятельство, — невозмутимо продолжал Джангиров. — Они служивые коммуняки были, то есть чистые, честные, бедные люди. Их жалкий достаток состоял из казенного жалованья, смешных привилегий и нищенских поборов…
— Не фантазируй, шеф! — возмутился Швец. — Не такие уж и взятки у них были нищенские, и привилегии вполне даже существенные.
— Не физдепини, Коля, — скривил сухой угол рта Джангиров. — В хороший месяц ты имеешь больше, чем генерал армии Щелоков брал за год. Но главное не в этом…
— А в чем? — ехидно прищурился Швец. — Они Ленина видели?
Джангиров засмеялся:
— Ерничаешь, дурак, а зря! У них была гнилая совесть, но когда жизнь — у самого конца — отскребла с этого гнилого оглодка всю дрянь, тлен и гной, осталась на дне души крошечная капелька этой совести. И последняя крупица чести. И тень стыда. Чуток, самую малость — ровно на одну пулю для себя, чтобы не
