— Твое место не здесь. Стрелять мы и сами можем… Данной мне властью назначаю тебя послом Свободной Американской Арийской Республики Техас в Европе…
Дал Хэнку кое-какие адреса в Болгарии и телефоны надежных людей в ФРГ.
— Ничего никогда не записывай… Запоминай… Эти немцы очень боевые… мы с ними мало контактуем, но надеюсь, ты с ними подружишься. Твоя задача — сколотить боевую оперативную группу. Вы должны добыть денег для нашего общего дела! Я очень надеюсь на тебя. Вот тебе тринадцать сотен — больше все равно нет…
Вечером Кейвмен доставил Хэнка в маленький луизианский городок Шривпорт и оттуда — транзитом через Атланту — в Вашингтон, и первым же утренним рейсом он улетел в Гамбург.
Когда прощались с Кейвменом в маленьком деревенском аэропорту Шривпорта, Хэнк сказал:
— Увидишь Эда Менендеса, скажи ему, что я все помню. Я задолжал ему пустяк — жизнь…
Кейвмен качнул головой:
— Не увижу…
— Почему?
— Его вчера феды застрелили…
— Ка-ак?!
— Прачечная завалилась…
— О чем ты говоришь, Кейв?!
Хиши долго, внимательно смотрел ему в лицо, потом горько усмехнулся:
— Ты думал, что Эд белье стирает?.. У него был отмыв денег… Колумбийских… Он нам сильно помогал… Хороший был парень… Хоть и латинос…
Глядя через иллюминатор «макдоннел-дугласа» на поверхность океана, похожую на изморщенную рыбью кожу, Хэнк думал о том, что ему очень понравятся идеи его новых друзей. Но ему не нравится жить на заброшенном «бастионе», ездить за сорок долларов трахаться к неведомой Джейн, скрипя зубами, играть в дартс и ходить в сортир на дворе. Тогда, в самолете, он дал себе клятву рассчитаться с властью.
Поэтому следующие годы, меняя паспорта, страны, знакомых — объекты своего интереса, он провел в Европе. Руководил разбойным сбором денег. Финансово он был никому не подконтролен и жил так, как, по его представлениям, должен был жить всякий человек — вольный городской волк. В самых дорогих отелях, одевался у хороших портных, жил с самыми красивыми женщинами и приближал Великую Американскую Арийскую революцию.
29. Москва. Ордынцев. Китайка Тойоточка
У входа в гостиницу «Ренессанс» у нас возникло препятствие. Дело в том, что за огромной стеклянной дверью в шикарном лобби поток людей сразу же разделялся на два русла. Один, полноводный, тек шумной оживленной рекой в ресторан, кафе, бутики, киоски, кегельбан и разные прочие места массовых развлечений. Другой, малочисленный, портфельно-деловой, скучно-бытовой, направлялся к лифтам — в номера отеля. Вот как раз здесь непреодолимой плотиной, просто Братской ГЭС, точнее говоря — братковской плотиной, на пути этого несильного потока стоял здоровенный облом в десантной форме со значком «Секьюрити». Он внимательно прочитал удостоверение Милы Ростовой и, не выпуская его из рук, строго спросил:
— Вы в какой номер?
Мила приятно улыбнулась:
— Нам надо на месте разобраться… Там и решим…
Охранник возвратил ей удостоверение и спокойно сообщил:
— Нельзя. Вот телефон — позвоните в номер, пусть гость вам закажет пропуск. А так — нельзя. Участились случаи воровства…
Я оглянулся в поисках Любчика — он задержался, пристраивая машину на забитом паркинге перед гостиницей. Хотелось бы, чтобы он разобрался с этим спокойно-ликующим мордоворотом. Мы, естественно, не собирались делиться с этим караульным животным нашим маленьким интимным секретом, так трудно добытым. Что мы идем в гости к госпоже Улочкиной Надежде Тимофеевне, проживающей в номере 1104. Профессиональной гостиничной проститутке высокого класса. Таких девочек в принципе не очень много, они — свободные художницы секс-бизнеса и не работают на сутенеров и бандерш.
Проститутка, живущая в «звездной» гостинице и промышляющая в закрытом отельном пространстве, можно сказать — в тепличных условиях, имеет огромные преимущества перед своими панельными зяблыми и потными подругами. «Крышей» им служит служба безопасности отелей, которым отстегивается нормальная зеленая денежка. Поэтому вся обслуга — от охранников до коридорных — истово блюдет интересы блядей, и получить от них самую пустяковую информацию невозможно…
Я уже хотел было вмешаться в эту милую дискуссию и маленько окоротить сторожевой восторг блюстителя покоя блудливых овец, но Мила плечом меня легонько отодвинула и вежливо сказала:
— Молодой человек, вы понимаете, что мы здесь по служебному делу и вы не должны нам мешать?
На что проститутский гвардион откровенно засмеялся:
— А мне до фени — по какому вы здесь делу! По служебному или пофакаться на часок заскочили! Нет пропуска — не пущу…
Меня он в упор не замечал. Как говорит мне Гордон Марк Александрович: «У вас неубедительная интеллигентная внешность». Я вспомнил почему-то, как в щелоковские времена был пущен в широкое пропагандистское обращение лозунг: «Милицию не должны бояться — милицию должны уважать!» До уважения милиция не дожила, а бояться и впрямь нас совсем перестали. А это не правильно. Как там демократически ни крути, а бояться милицию должны. Но я не успел это объяснить бардачному стерегущему, потому что Мила сказала медовым голосом:
— Как жалко! Я слабая женщина, и меня легко обидеть. Вот и вы меня не хотите слушаться и оказываете таким образом сопротивление. Поэтому я сломаю вам руку. Или ногу. Мне все равно…
Охранник молвил:
— Гы-ы…
Он не испугался — это естественно. И не удивился — что глупо. Он просто медленно цеплял информацию. А Милка, двигаясь проворно-легко, крутанула почти незаметное фуэте на левой ноге, без подскока, чистый «уромавашигери» — хлесткий, хрусткий удар в ряжку обратной стороной стопы.
В кино каратист, получив такую пощечину пяткой, обычно сразу же дает нападающему жесткую оборотку. Но это — в кино. А в жизни — ложится. Как миленький. Каратисты не рассказывают, что четко проведенный и достигший цели «йокогери» или «мавашигери» — это легкое сотрясение мозга. Или не очень легкое — зависимо от того, какой мозг и как попал. У нашего сторожевого мозг оказался нежным и хрупким, как у лирического поэта, — он рухнул на блестящий мраморный пол, словно дрова. Я поймал на лету эту волглую мясную тушу и вытащил из его фасонистой полукобуры пистолет.
— Смотри, Милка, это же «вальтер»! Им ведь запрещено иметь боевое…
Она прерывисто вздохнула, лицо было бледное, губа закушена:
— Им много чего запрещено. Но теперь стало можно…
Сзади раздался удивленный возглас Любчика:
— Але! Что за шум, а драки нет? Чего у вас тут творится?
Мила усмехнулась:
— Ты там что, Любчик, просто прятался, пока Ордынцев защищал честь дамы и мундира?
Я не дал Любчику возбухнуть, сунул ему пистолет охранника и велел вызвать наряд.
— Давай, Любчик, оформи его по всей программе. Они нас не уважают, пусть его научат свободу любить. А потом поднимайся в тысяча сто четвертый…
Любчик снял с застежки на поясе наручники, наклонился к поверженному стражу, защелкнул браслеты и резко похлопал его по мордасам:
— Але, просыпайтесь, пассажир, следующая станция «Белорусская»… Открой сомкнуты негой
