Последний день войны

Её лицо.

И, отпихнув Юргул в сторону, Йохалла резко встал. Покачнувшись, схватился за стол — и его едва не скрутило от отвращения к самому себе… и неожиданной сильной тошноты и рези в желудке.

Интерлюдия: Варвары

Когда зарыдала страна под немилостью Божьей
И варвары в город вошли молчаливой толпою,
На площади людной царица поставила ложе,
Суровых врагов ожидала царица нагою.
Трубили герольды. По ветру стремились знамена,
Как листья осенние, прелые, бурые листья.
Роскошные груды восточных шелков и виссона
С краев украшали литые из золота кисти.
Царица была — как пантера суровых безлюдий,
С глазами — провалами темного, дикого счастья.
Под сеткой жемчужной вздымались дрожащие груди,
На смуглых руках и ногах трепетали запястья.
И зов ее мчался, как звоны серебряной лютни:
— Спешите, герои, несущие луки и пращи!
Нигде, никогда не найти вам жены бесприютней,
Чьи жалкие стоны вам будут желанней и слаще!
Спешите, герои, окованы медью и сталью,
Пусть в бедное тело вопьются свирепые гвозди,
И бешенством ваши нальются сердца и печалью
И будут красней виноградных пурпуровых гроздий.
Давно я ждала вас, могучие, грубые люди,
Мечтала, любуясь на зарево ваших становищ.
Идите ж, терзайте для муки расцветшие груди,
Герольд протрубит — не щадите заветных сокровищ!..
…Серебряный рог, изукрашенный кистью слоновьей,
На бронзовом блюде рабы протянули герольду,
Но варвары севера хмурили гордые брови,
Они вспоминали скитанья по снегу и по льду.
Они вспоминали холодное небо и дюны,
В зеленых трущобах веселые щебеты птичьи,
И царственно-синие женские взоры… и струны,
Которыми скальды гремели о женском величьи.
Кипела, сверкала народом широкая площадь,
И южное небо раскрыло свой огненный веер,
Но хмурый начальник сдержал опененную лошадь,
С надменной усмешкой войска повернул он на север.[3]

* * *

Блаки чувствовал себя в коридоре, как в западне. Он уже навёл блеск на щит кэйвинга и повздыхал, что шлем тот унёс с собой. Потом вытянул ноги, как следует потянулся. Снизу доносился шум пирушки. За дверью было тихо — точнее, просто ничего не слышно. Блаки себе хорошо представлял, что там происходит. Он потянулся ещё раз и прикрыл глаза. Ему вспомнилась сероглазая девчонка, которая осталась в лагере за стеной. Захотелось её увидеть… сесть рядом… послушать, как она дышит… сказать ей что-нибудь, чтобы услышать её смех…

Постукиванье шагов заставило Блаки открыть глаза и вскочить. По коридору небыстро шли пятеро золотых латников. Увидев, что мальчишка встал, они остановились, и передний весело сказал на анласском — ломано, но понятно:

— Анлас… хороший… мальчик добрый…

— Добрый, — оборвал Блаки. — Вам что-то нужно?

— Хороший анлас, — повторил латник. Он уже опять шёл вперёд, и в его походке — и в походке двинувшихся следом — Блаки, уже видавшему виды, отчётливо читалась угроза.

'Ловушка,' — стукнула кровь в виски. Правой выдернув меч, он прыгнул к двери и заколотил в неё свободным кулаком:

— Кэйвинг! Кэй-винг, ловушка! — и, повернувшись к врагам — а было уже пронзительно ясно, что это — враги, что это — всё! — выдохнул: — Подходите лучше все сразу, чтобы не тратить времени!..

… - Что ты подсыпала мне в вино, стерва?!

Юргул с ужасом в глазах сделала прыжок назад. От дозы зелья, всыпанной в бокал, самый могучий воин должен был умереть почти мгновенно. Но рыжий не только стоял на ногах — он ещё силился шагнуть: глаза горели, пальцы сжимали край стола.

Йохалла схватил ртом воздух, рванул ворот куртки и, прохрипев глухое проклятье, рухнул. Так, словно ещё хотел дотянуться до горла Юргул…

Дверь распахнулась. Мальчишка упал внутрь, бессильно мотнулась голова. Он сжимал меч левой рукой, правая была отрублена под локтем. Стало видно, что в коридоре лежат трое убитых латников. Четвёртый, скуля, сидел у стены с пробитым бедром.

— Госпожа, — тяжело дыша, поклонился последний, — тут всё.

— Тех, что внизу — прирезать, всех и быстро, — скомандовала Юргул. — Латные сотни — на их лагерь. Выполнять!

* * *

Вадим чувствовал одно — ему плохо. Очень плохо. Он как-то сразу резко вспотел, во рту был неотвязный привкус рвоты. Не хватало воздуха. Он бы сейчас дорого дал, чтобы оказаться снаружи. Но сил встать не было. Кругом продолжала бушевать грандиозная пьянка. Многие анласы, упившись в никуда, храпели кто на столах, кто под ними.

Ротбирт рядом обнимался с девчонкой-рабыней. И, кажется, не вполне понимал, что с ним вообще происходит.

В глаза словно бы налили жидкого густого мёда. Холодной воды… или на воздух. Почему здесь так душно? Кракены на кубках и потолке шевелили щупальцами. Вадим изо всех сил стиснул в кулаке серебряный кубок — и тошнота прорвалась наружу. Мальчишку вырвало прямо на стол — но стало легче. Он огляделся — и увидел то, чего не замечал раньше.

Воинов-хангаров стало больше. Они стояли под факелами и на галерее. Они сидели среди пирующих — с оружием и в доспехах.

Сын Грома шевельнулся на бедре. Вадим сел удобней, глядя вокруг.

— Не хочешь ещё выпить? — спросил сосед.

— Прочь, — ответил Вадим.

В зал вошла девушка. Анласская девушка. Коса тёмной бронзы падала на грудь. Красивые руки были сложены на животе поверх красного платья, надетого на белую рубаху. Кого она искала тут? Отца? Жениха? Мужа? Брата? На полголовы возвышаясь над самыми рослыми хангарами, она обвела гордым взглядом пьяное сборище — и таким презрением полыхнули её серые глаза, такой неприязнью, таким гневом, что те, кто видел её глаза, протрезвели. Повернувшись и оттолкнув с дороги движенем руки хангарскую