Вадим вздохнул. За окном слышались обычные звуки — шаги, голоса, кто-то засмеялся, ржали в отдалении кони, взвизгивала женщина. Звуки были понятными и знакомыми — это самое странное.
'Это теперь их дом — и они его завоевали, — думал Вадим, и странно было уже отделять себя от анласов, настолько он сжился с этим народом. — Сюда придут их боги, их обычаи, их язык… Но что это для меня?'
Он улыбнулся и прикрыл глаза. 'А если остаться тут? Насовсем остаться тут? Что стоит-то?..' Но вспомнился — речной берег, залитый кровью, и длинные стрелы, летящие в беззащитные спины плывущих людей… Кому он отомстил? Рабам? Какую тайну раскрыл? Нет уж, брать за глотку надо хозяев…
Кажется, он сказал это вслух — и довольно громко, потому что Эрна подняла голову — подушка мягко шлёпнулась на пол.
— Проснулся! — сказала она — и Вадим по голосу понял: девушка улыбается. Не глядя, протянул руку — ладони Эрны сомкнулись на его пальцах, сильные ладони много работающей девушки.
— Я боялась, что ты умрёшь. Но атрапан сказал, что ты будешь жить, и я… — она смешалась и прижала руку Вадима к щеке, улыбнулась.
— Буду жить, — согласился Вадим. — Я пока ещё не потерял интерес к этому занятию, хоть оно и хлопотное…
Эрна, глядя на мальчишку влюблёнными глазами, засмеялась тихо. Вадим осторожно сел, отбросил одеяло. Коснулся бока — там виднелся свежий шрам в виде буквы Г.
— Тут можно умыться, кстати? — спросил он. Эрна кивнула, выскочила наружу — мгновенно. А вместо неё вошёл Ротбирт. В коже, с мечом у пояса… а на виске — седая прядь. Проследив удивлённый взгляд Вадима, анлас засмеялся и пояснил:
— Шлем пробили. Рана вроде пустяковая, а волосы поседели… — и с этими словами обхватил Вадима за плечи.
— Раздавишь! — вскрикнула, входя, Эрна. За нею мальчишка, тихо ступая босыми ногами, нёс тазик с водой. Во взгляде мальчишки был восторг, и Вадим, кое-как отбившись от объятий Ротбирта, сердито спросил:
— Не пойму, какого чёрта все так ликуют по поводу того, что я жив! Ну ты-то чего смотришь?! — это он спросил у мальчишки.
— Ну как же… — тот смутился, осторожно ставя тазик на пол и опускаясь рядом на колено. — Ведь не будь тебя — кто знает, как повернулся бы бой! — глаза мальчишки вспыхнули, он заговорил, сбиваясь: — Я был там, во второй сотне, у отца… видим — и кэйвинг упал, а эти мордатые скачут и воют, как стая духов… И многим… и мне… ну, мне тоже… показалось, что не иначе как удача покинула нас. И вдруг… ты поскакал вперёд с боевым кличем… и все за тобой… а над тобою мчался сам Вайу и поражал одной стрелой сразу по десятку врагов! Я сам это видел, — убеждённо закончил мальчишка, — и готов в том присягнуть. Да и не только я. Если бы кэйвинг — да не допустят боги! — умер, все закричали бы кэйвингом тебя, Вадомайр Славянин, и ничего, что ты не из анласов!
— Хорошие слова ты про меня говоришь, и я рад, если это правда, — улыбнулся Вадим, пряча за улыбкой смущение и удивление. — Но я мало что помню. Спасибо за воду, воин.
Мальчишка поднялся, чуть поклонился и вышел. Вадим хмыкнул, посмотрел на Эрну, на Ротбирта. Протянул:
— Мдааааа…
— И что ты теперь скажешь о предсказании Сийбэрэ? — Ротбирт явно еле удерживался от того, чтобы рассмеяться. — Слава бежит за тобой и не поспевает, брат. Подумать только — сколько потерял бы наш мир, не отыщи ты меня в степи, когда я умирал от раны…
А Эрна, сев рядом на кровать, обняла Вадима за плечи.
— Мне дадут умыться, или нет? — проворчал он.
Больше всего анласов поразило то, как спокойно отнеслись хангары к смене власти. Уже через два дня после штурма города на площадях торговали многочисленные лавки, и жители соседних айалов приехжали, везли налоги и удивлялись, когда чуть ли не половину привезённого возвращали: к чему бы это? Судя по всему, такое положение дел жителей устраивало.
Анласы начали строиться. И вскоре уже среди айалов высились варды — за частоколами, с общим внутренним двором, где место повозок заняли сложенные из серого камня с моховой конопаткой и крытые дёрном дома. И могучие быки потянули по здешней — зимней только на словах — земле тяжёлые плуги…
…На тот вечер приходился пир: Синкэ поднялся, и следовало отметить возникновение нового княжества. В коридоре Вадим и Ротбирт, уже шедшие на пир, столкнулись с группой воинов в белых плащах с голубыми и золотыми единорогами Эндойна. Среди них шагал рослый красавец немногим старше мальчишек. Он-то и окликнул их:
— Задержитесь, отважные воины. Не откажите мне в разговоре.
Мальчишки учтиво поклонились. Лицо эндойнца было им незнакомо, и Вадим сказал:
— Прости нас, но — мы, кажется, не знаем тебя.
— Меня называют кэйвинг Рэнэхид сын Витивалье, анлас из анла-даннэй, анлас из анла-даннэй, властитель Эндойна и носитель Рогатого Венца, — представился юноша, чуть щуря бледно-серые глаза. — Я знаю, что ты — Вадомайр Славянин, а ты — Ротбирт Стрелок сын Норма. Знаю я так же, что ни тебя, ни тебя ничто тут не держит — ни клятва, ни родство, ни месть, ни серебро. И ещё я знаю, что вы отважны и разумны — первое для нашего народа обычно, а вот второго нам изрядно не хватает… — он качнул головой. — Что скажете вы, если я предложу вам сменить Орла на Единорога, седло на палубу, пику на весло?
Сохраняя спокойные лица, мальчишки переглянулись. И хорошо вспомнили разговор на речном берегу — про то, что у Эндойна двадцать пять скид. Потом Ротбирт ответил:
— Не торопится с решением тот, кто на самом деле воин. Позволь и нам не спешить. Мы подумаем и ответим, кэйвинг Рэнэхид сын Витивалье, анлас из анла-даннэй, властитель Эндойна.
Кэйвинг, как видно, ждал именно такого ответа — и наклонил голову:
— Конечно. И знайте, отважные воины — отказ ваш меня огорчит… но не обидит. В тот я клянусь морем, несущим на своих ладонях мои скиды.
Он пошёл дальше в сопровождении своих воинов. А мальчишки остались стоять в коридоре… и каждый задумчиво смотрел в пол.
Зал вместил бы и больше людей, чем в нём собралось. Кому, как не Вадиму, было помнить, соклько когда-то тут сидело воинов — в гостях у хангаров… А Ротбирт ощутил, как по спине прошёл холодок — когда он сел и прямо перед собой увидел на столе зарубку — там, где он ударил саксой по дереву, крича, куда дели кэйвинга Йохаллу?!
Но теперь в зале сидели лишь свои. И все дружно поднялись, крича и протягивая вперёд чаши и рога, когда вошёл Синкэ. Пати и ратэсты — свои и чужие — приветствоали храброго вождя…
Синкэ оправился от раны полностью — шёл упругим, ровным шагом, держался прямо, смотрел по сторонам гордо и уверенно. Но от его красоты — нежной, почти девичьей красоты анласского мальчишки — не осталось почти ничего. Грубый красный шрам навеки изуродовал лицо. А вот рёв воинов ему, судя по всему, нравился — садясь в кресло с высокой резной спинкой, он широко, по-мальчишески, улыбнулся.
— Тише! — голос юного кэйвинга перекрыл шум зала и погасил его, как волну гасит встречная, ещё более мощная, волна. — Что ж, воины. Наши боги и наша отвага помогли нам добыть себе землю. Я приказал украсить свой шлем короной — он и будет знаком власти для меня и моих детей! А теперь я стану награждать верность тех, без кого не видать мне этой короны, а нашему зинду — этой земли.
Четверо дюжих ратэстов внесли большой дубовый сундук. Ногой кэйвинг откинул массивную крышку — и оттуда полилось медовое сияние не серебра — золота.
— Это жёнам, детям и родителям тех, кто сложил свои головы за зинд. И пусть меня поразит стрела Вайу, а потомки мои будут прокляты до конца всех времён, если я или они забудем о своём долге перед памятью павших — и оставим их ближних своей помощью.
Внесли второй сундук — тоже с золотом. Кэйвинг начал одаривать всех, не глядя, просто черпая из
