он, в свою очередь, уведомил свои контакты в Швейцарии, и на следующее утро я проехал через Мюнхен, и мы усадили пожилую пару в мою машину. Это были очень приличные люди, но чересчур старые, чтобы тащить свои чемоданы, так что мы, начальник гестапо, генерал СС, и его шофер, тоже сотрудник СС, тащили по лестнице чемоданы двух старых евреев и укладывали их в багажник моей машины, как будто я был служащим отеля.
Я знаю, что шоферу все это казалось очень забавным, но он не осмелился сказать ни слова. А у меня болела нога. Но ведь не могли же мы бросить их сумки. Судя по весу, они наложили в них булыжников…
Потом мы долго ехали до швейцарской границы через горы, и эта часть поездки доставила мне большое удовольствие. Я сидел впереди рядом с водителем и по дороге разговаривал с пожилой парой. Как я уже сказал, они были порядочные, воспитанные люди, и мне было вовсе нетрудно помочь им… Я был в полной форме со всеми регалиями, машина служебная, по бокам вывешены флажки моего ведомства. Офицеры дорожной полиции не решались даже взглянуть на меня дважды. На границе было два строения, одно для пограничников, а другое — таможня, так что я вышел из машины и нанес визит в оба. Я велел всем таможенникам и пограничникам зайти в помещение и оставаться там, пока я не вернусь, и да поможет Бог тому, кто нарушит мой приказ.
Швейцарцы ждали по ту сторону, и, что оказалось труднее всего, нам с шофером пришлось тащить их багаж до места встречи. Там был один сотрудник-швейцарец, которого я знал, и я заметил, что это кажется ему очень смешным. Я сказал ему, что не слишком оценил его чувство юмора и что ему придется тащить эти чемоданы весь оставшийся путь. Я отдал старикам конверт Геринга, а они мне записку для него… Геринг был, как я уже говорил, во многих отношениях очень порядочным человеком, и я достоверно знаю, что он спас многих людей, некоторых даже из лагерей. Его жена (вторая жена Геринга актриса Эмма Зоннеман. —
Таково было мнение Мюллера о Германе Геринге.
Он знал Геринга несколько лучше, чем историки и далекие от руководства Рейха современники. Геринг был разным. Он любил поесть. Любил повеселиться. Любил развлечения. Любил хорошо выглядеть. Любил казаться душой нации. Любил тискать маленьких детей. Любил охотиться. Любил сидеть у камина в своем поместье. Он не был антисемитом. Не был фанатиком. Не был садистом. Но, в то же время, за цифрами он не видел реальных людей. Поэтому он спокойно подписывал приказы о создании концентрационных лагерей. Спокойно относился к расстрельным спискам, если в них не было знакомых имен. Для него то, чего он не видит и не может потрогать, было абстракцией.
Гитлер относился к Герингу по-разному.
Если в 1939 году он издал приказ о назначении Геринга на свое место в случае смерти, то после провала войны за Англию его мнение резко изменилось. Он стал отстранять Геринга от важных решений. На его место пришли другие люди: Борман, Гиммлер, Геббельс. В последние годы войны Геринг ясно увидел, чем все это закончится.
Очевидно, поэтому он и поступил точно так же, как Гиммлер, — стал вести за спиной Гитлера переговоры с союзниками. Гитлер в ярости лишил его всех должностей и приказал схватить и расстрелять. Однако Геринг уцелел. Уцелел… для Нюрнбергского процесса. На процессе ему задавали много вопросов, и на все он старался отвечать корректно и точно, ни в коей мере не признавая своей вины за все, что творилось в Рейхе.
Американский следователь Джексон пытался «пришить» ему дело о поджоге рейхстага и последовавших затем арестах «красных». «Мне не известно ни одного случая, — отвечал Геринг, — чтобы хоть один человек был убит из-за пожара здания рейхстага, кроме осужденного имперским судом действительного поджигателя ван дер Люббе. Двое других подсудимых были оправданы. По ошибке был привлечен к суду не г-н Тельман, как недавно думали, а депутат от коммунистов Торглер. Его оправдали, так же как и болгарина Димитрова. В связи с пожаром рейхстага арестов было произведено относительно мало. Аресты, которые вы относите за счет пожара рейхстага, в действительности были направлены против коммунистических деятелей. Я часто об этом говорил и подчеркиваю еще раз, что аресты производились совершенно независимо от этого пожара. Пожар только ускорил их арест, сорвал так тщательно подготовлявшееся мероприятие, благодаря чему ряду функционеров удалось вовремя скрыться…Я еще раз подчеркиваю, что решение об этих арестах было принято задолго до этого. Однако решение о немедленном выполнении арестов последовало в эту ночь. Мне было бы выгодней подождать несколько дней, как было предусмотрено, и тогда от меня не ускользнули бы несколько важных партийных руководителей».
«Кто был Карл Эрнст? Кто такой Хелльдорф? А кто такой Хейнес?» — спрашивал Джексон. Геринг спокойно давал ответ. «Вам известно — не так ли, — допытывался Джексон, — что Эрнст сделал заявление, сознаваясь, что эти трое подожгли рейхстаг и что вы и Геббельс планировали этот поджог и предоставили им воспламеняющиеся составы — жидкий фосфор и керосин, — которые положили для них в подземный ход, ведший из вашего дома в здание рейхстага. Вам известно о таком заявлении, не так ли?» Геринг пожимал плечами, что не знает никакого Эрнста. Джексон наседает: «Но из вашего дома в рейхстаг вел специальный ход. Не правда ли?» Геринг соглашается: «С одной стороны улицы стоит здание рейхстага, напротив — дворец имперского президента. Между обоими зданиями имеется ход, по которому доставлялся кокс для центрального отопления».
Тут следователь торжественно приводит показания свидетелей, которым якобы он хвалился, что поджог рейхстага — дело его рук. На это Геринг только презрительно замечает, что ничего подобного не говорил, а свидетели врут. Проиграв с рейхстагом, следователь пытается «поймать» Геринга на подготовке четырехлетнего плана — то есть переводе промышленности Германии на военные рельсы и даже предъявляет ему письмо. Геринг соглашается: конечно, писал, не мог не утверждать, что подготовит, ведь Гитлер его назначит претворить план, как же иначе? Джексон утверждает, что и личные предприятия Геринга нужно рассматривать как вклад к подготовке войны. «Это неправильно, — возмущается Геринг. — Предприятия „Герман Геринг“ занимались исключительно вопросами разработки германских железных руд в районе Зальцгиттер в Верхнем Пфальце и после аншлюса — разработкой железных руд в Австрии. Предприятия „Герман Геринг“ первоначально занимались созданием различных сооружений и предприятий по добыче руды и подготовкой горных предприятий по обработке железной руды. Только значительно позднее появились сталелитейные и вальцовочные заводы, то есть промышленность».
«Предприятия „Герман Геринг“ входили как составная часть в четырехлетний план? Разве не так?» — наседает Джексон. «Так, — соглашается Геринг, — но концерн „Герман Геринг“ вначале не имел своих предприятий вооружения, он занимался, как я уже подчеркивал, добычей сырья и получением стали».
И второй пункт обвинения рассыпается в прах!
Джексон начинает сердиться: так что же, переспрашивает он, Гитлер сам все решения принимал? «Да, правильно. Для этого он и был фюрером», — отвечает Геринг. Джексон задает один за другим наводящие вопросы, какие должности Геринг занимал и кто был более всего приближенным к фюреру. Тут Геринг негодует: «Ближайшим сотрудником фюрера был, как я уже сказал, в первую очередь я». Но на вопрос, кто принимал решения, снова отвечает — фюрер. И с этим обвинением у следователя ничего не получается.
Не получается этого и у сменившего Джексона советского следователя Руденко: ни с планом «Барбаросса», ни с планами раздела СССР, ни с отъемом продовольствия на оккупированных территориях, ни даже с использованием рабского труда. Теперь не выдерживает Руденко. «Вы не отрицаете, что это было рабство?» — «Рабство я отрицаю. Принудительный труд, само собой разумеется, частично использовался», — парирует Геринг.
Далее допрос совершенно буксует: приходится выяснять, какие приказы Геринг знал, каких не знал, какие отдавал, какие просто подписывали от его имени, выясняется вдруг, что у Геринга с Гитлером было немало разногласий. Руденко не выдерживает и спрашивает, как при таком множестве разногласий он вообще продолжал работать рядом с Гитлером? «Я могу расходиться в мнениях с моим верховным главнокомандующим, я могу ясно высказать ему свое мнение. Но если главнокомандующий будет
