некоторых лагерях смерти; отказался и вальяжный толстый Герман, отказывались генералы, бросая фюрера в Берлине на произвол судьбы и исчезая на просторах опустошенной Европы, отказывались офицеры рангом пониже, потерявшие в него всякую веру, отказывались солдаты, которые устали воевать и не хотели умирать верными фюреру в апрельские дни, когда русские шли на город, осталась горстка людей в бункере и мальчишки и девчонки из «Гитлерюгенда» — их так хорошо воспитали, что они не могли отказаться от любимого вождя.
Русские бросили на Берлин 2,5 миллиона человек, 6250 танков и штурмовых орудий, 41 000 орудий и минометов, 7500 боевых самолетов. Берлин был объявлен крепостью 23 апреля 1945 года, комендантом крепости Берлин стал генерал Вейдлинг. Силы были слишком неравны: 44 000 солдат вермахта, 42 000 ополченцев и 5000 малолетних бойцов «Гитлерюгенда». Многие мальчишки и девчонки Рейха были вооружены единственным доступным оружием — фаустпатроном. Это оружие, по сути, было взрывателем, вместе с которым погибал и тот, кто его применил. Именно мальчишки еще 16 апреля встретили русских на Зееловских высотах, именно там они вели кровопролитные бои и гибли один за другим за своего фюрера. Теперь они сражались внутри городской черты. Но как бы ни складывалась обстановка вокруг Берлина, Гитлер нашел силы показать своему народу, что он еще жив. 20 апреля в день своего рождения он принял в бункере представителей от «Гитлерюгенда», вручил награды, поблагодарил за службу, посмотрел несколько минут на два десятка изможденных мальчишек, сделал знак своей собаке и удалился. Больше общаться со своим народом и своими солдатами он не выходил. В то же день, 20 апреля, решилось, уедет ли Гитлер в альпийский Оберзальцберг, чтобы оттуда вдохновлять народ на борьбу, или же останется в Берлине. Геббельс умолял его остаться с защитниками, все остальные просили ровно об обратном. Гитлер выбрал совет Геббельса. «Как смогу я призывать войска к решающей битве за Берлин, — сказал он, — если сам буду в этот момент в безопасности?!» Гиммлер, Геринг, Шпеер, Риббентроп, генералы люфтваффе — все покинули его тем же вечером.
«Последнюю свою надежду, — пишет Хене, — Гитлер возлагал на СС. Склонясь с лупой над картой, он бормотал: „Штайнер, Штайнер!“ Дрожащий его палец уткнулся в северо-восточное предместье Берлина, где находился обергруппенфюрер и генерал войск СС Феликс Штайнер с остатками разгромленных частей». От «армейской группы Штайнера» фюрер ожидал освобождения полуокруженного Берлина.
21 апреля Гитлер приказал Штайнеру выступить из Эберсвальде на юг, прорвать фланг наступавших советских войск и восстановить оборонительные позиции на юго-востоке Берлина.
«Вот вы увидите, что русские потерпят самое крупное и кровавое поражение в своей истории у стен Берлина, — нравоучительно сказал он Штайнеру. — Отход на Запад воспрещен для всех без исключения подразделений. Офицеров, которые осмелятся не выполнить это распоряжение, арестовывать и расстреливать на месте. За исполнение этого приказа отвечаете головой!»
Весь день 22 апреля Гитлер ожидал начала контрудара Штайнера, но тот так и не отдал приказа на наступление. Атаковать с 10 тысячами солдат превосходящие силы противника было, по его мнению, безумием. Гитлер снова и снова запрашивал сведения о контрударе Штайнера, но военные, находившиеся в ставке и знавшие, что обергруппенфюрер СС никакого удара не нанесет, помалкивали. Лишь под вечер Гитлер узнал истину, которая поразила его как громом. Дико крича и топая ногами, он обвинил всех в предательстве и трусости — вначале его бросил в беде вермахт, а теперь и СС. Национал-социалистская идея погублена, и смысл жизни потерян. Берлин он, однако, не оставит, а умрет в своей столице. Окружавшие его люди ошеломленно смотрели на конвульсивные судороги фюрера, который, вскрикнув, мешком упал в кресло.
И что же?
Кто-либо предложил безумцу в качестве выхода из положения капитуляцию?
Ничего подобного.
Все пытались ему помочь и как-то подбодрить.
Гиммлер, узнавший по телефону о приступе ярости диктатора, принялся умолять его покинуть Берлин и продолжить борьбу на юге Германии. Генерал-фельдмаршал Кейтель, генерал-полковник Йодль, генерал Кребс поспешили на командный пункт Штайнера, чтобы просьбами, уговорами и угрозами подвигнуть его на оказание последней услуги фюреру.
«Штайнер, речь идет о вашем фюрере, который требует нанести этот удар для своего спасения!» — воскликнул генерал-полковник Хайнрики, которого в действительности волновал лишь вопрос удержания фронта.
Кейтель угрожал своим маршальским жезлом, но Штайнер остался непоколебимым, ответив: «Нет, этого я делать не буду. Контрудар — безумие и тысячи новых смертей».
Гитлер снова ждал сообщений о Штайнере, а 27 апреля, потеряв всякую надежду, отдал приказ о смещении Штайнера и замене его генерал-лейтенантом Холсте. Но и на этот раз Штайнер саботировал приказ фюрера, не став сдавать командования своими подразделениями генералу вермахта.
Через 24 часа статс-секретарь министерства иностранных дел Вернер Науман принес в бункер перехваченную радистами министерства депешу корреспондента агентства Рейтер Поля Скотта Ранкина, который сообщал из Сан-Франциско о том, что рейхсфюрер СС Гиммлер предложил западным союзникам капитуляцию Германии.
Все находившиеся в бункере словно окаменели.
В это время Наумана вызвали к телефону. Возвратившись, он доложил: радио Стокгольма в последних известиях передало, что Гиммлер ведет переговоры с англо-американским главным командованием. С губ диктатора сорвался какой-то всхлипывающий звук: налицо были подлость и мошенничество СС. Ему стало ясно, почему Штайнер не нанес контрудар, почему эсэсовские части в Венгрии не смогли добиться успеха, почему Гиммлера постигла неудача на Висле. Все это были звенья одной громадной интриги, исходившей от человека, которого он когда-то называл «верным Генрихом».
Но кровь еще пульсировала в его венах, и у него еще была сила раздавить изменников.
«Никогда предатель не станет моим преемником!» — крикнул он и, вызвав генерал-фельдмаршала фон Грайна, отдал ему распоряжение вылететь из осажденного Берлина и во что бы то ни стало арестовать Гиммлера.
Гитлер не хотел более видеть в своем окружении ни одного эсэсовца, все они казались ему членами одной большой банды предателей. Когда он услышал, что его свояк Герман Фогеляйн самовольно покинул бункер и появился в гражданской одежде, то приказал расстрелять его во дворе имперской канцелярии.
Диктатор внес в свое завещание следующие слова: «Перед своей смертью исключаю бывшего рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера из партии и снимаю со всех государственных постов… Геринг и Гиммлер вели тайные переговоры с врагом без моего согласия и против моей воли, а также пытались взять в свои руки власть в государстве, чем нанесли стране и всему народу невосполнимый ущерб, не говоря уже о предательстве по отношению к моей личности…»
«Гитлер уже понимал, что конец близок, — рассказывала секретарша Гитлера Траудль Юнге, — как- то вечером я, кто-то из охранников и Ева Браун поднялись на улицу. Все было разгромлено, повсюду рвались снаряды. Около одного из зданий Ева увидела красивую итальянскую скульптуру. Когда мы спустились назад, она спросила у фюрера: „Когда кончится война, ты мне купишь эту скульптуру?“ Это было так страшно — слушать подобные вопросы, когда судьба этих людей была предрешена. Я не помню, что ответил ей фюрер.
30 апреля Гитлер сделал Еве предложение. На следующий день стало известно, что Гитлер решил покончить с собой. Он сидел, уткнувшись взглядом в стол, и было видно, что мыслями он уже не с нами.
Неожиданно он попросил зайти меня. Сказал, что я буду печатать его политическое завещание. Я тогда подумала, что вот она, замечательная возможность понять, почему все так кончилось. Но Гитлер говорил абсолютно банальные фразы о том, что он сделал все, что мог и что должен, что будущее за нами, и так далее. Когда он начал диктовать длинный список министров, которым он намеревался завещать Германию, это было настолько неуместно… После всего этого разочарования, после всех страданий, которые мы пережили, он не произнес ни одного слова сожаления, ни намека на сострадание».
