— Ах та-ак. А содержание вам известно?
— Если верить его словам, оно ничем не отличается от первого.
Молчание так затянулось, что Иенсен даже счел разговор оконченным. Когда шеф заговорил снова, у него стал другой голос:
— Значит, он, как и в прошлый раз, грозит взорвать здание?
— Очевидно.
— А была у него возможность пронести в здание взрывчатку и подложить ее?
— Едва ли.
— Но можете ли вы поручиться, что это совершенно исключено?
— Конечно, не могу. И все же это представляется абсолютно невероятным.
Голос шефа отразил глубокие раздумья. Помолчав тридцать секунд, шеф завершил разговор следующими словами:
— У меня нет сомнений, что он душевнобольной. Все это крайне неприятно. Впрочем, если и принимать какие-то меры, так ведь не раньше чем завтра. Итак, покойной ночи.
Домой Иенсен возвращался на малой скорости. Пробило полночь, а ему все еще оставалось добрых пятнадцать километров до города. Тут его обогнала большая черная машина.
Она удивительно напоминала машину шефа, хотя Иенсен не мог бы сказать с уверенностью, что это именно она.
Без малого в два он подъехал к своему дому.
Он устал, проголодался и совсем не испытывал почему-то того приятного чувства, которое появлялось у него всякий раз после законченного дела.
Он разделся в темноте, прошел на кухню, отмерил сто пятьдесят граммов и залпом осушил стакан. Потом прямо так, голый, подошел к мойке, ополоснул стакан, вернулся в комнату и лег.
Заснул он почти сразу. Последним, что успело на границе сна промелькнуть в его сознании, было чувство одиночества и неудовлетворенности.
27
Едва открыв глаза, Иенсен мгновенно стряхнул остатки сна. Что-то разбудило его, он только не знал что. Вряд ли это был какой-то звук извне телефонный звонок или выкрик. Скорей всего, мирное течение сна нарушила мысль, острая и ослепительная, как вспышка магния. Но как только он открыл глаза, мысль исчезла.
Он немного полежал, глядя в потолок. Встал минут через пятнадцать и прошел на кухню. Электрочасы показывали без пяти семь, день недели понедельник.
Иенсен достал из холодильника бутылку минеральной воды налил полный стакан и подошел со стаканом к окну. За окном лежала серая, заросшая, унылая местность. Иенсен выпил воду и пошел умываться. Он снял пижаму и сел в ванну. Полежал в теплой воде, пока вода не остыла, после этого встал, ополоснулся под душем, слегка помассировал кожу и оделся.
Он не стал читать утренние газеты, но выпил медовой воды и съел три сухарика. Сухарики не помогли — только острей стал сосущий мучительный голод.
Машину он вел медленно и все же у моста чуть не проехал на красный свет. Пришлось резко затормозить. Сзади с единодушным укором взвыли машины.
Ровно в восемь тридцать Иенсен открыл дверь своего кабинета, а через две минуты зазвонил телефон.
— С шефом говорили?
— Только по телефону. К нему не допускают. Он лежит в постели.
— С чего это вдруг? Он болен?
— Его напугал барсук.
Начальник ответил не сразу, и Иенсен привычно ловил ухом его прерывистое дыхание.
— Думаю, что это было не так уж серьезно. Во всяком случае, сегодня рано утром шеф вместе с издателем улетели на какой-то заграничный конгресс.
— И что же?
— Я звоню вам не поэтому. Скорее, для того, чтобы сообщить, что ваши тревоги подошли к концу. Материалы следствия у вас оформлены?
Иенсен полистал протоколы.
— Да.
— Прокурор занялся этим делом в срочном порядке. Его люди приедут за арестованным минут через десять и переведут его в дом предварительного заключения. Вы передадите с ними все донесения и протоколы допросов.
— Понял.
Как только преступником займется прокуратура, вы можете закрыть дело, поставить галочку в календаре и выкинуть эту историю из головы. И я тоже.
— Понял.
— Вот и хорошо. Ну, до свиданья, Иенсен.
Из прокуратуры приехали точно в назначенное время. Иенсен стоял у окна и видел, как вывели арестованного. На нем были та же велюровая шляпа и серое пальто. Держался он вполне непринужденно: идя к машине, с любопытством оглядывал цементированный двор участка. Но ничего интересного во дворе не было — только шланг, да ведра, да двое полицейских в ярко-желтых комбинезонах.
Оба конвоира относились к своей задаче донельзя серьезно. Они не надели на арестованного наручники и не взяли его за руки, но вплотную зажали с обеих сторон. И еще Иенсен заметил, что один из них все время держит руку в кармане. Не иначе новичок.
Иенсен продолжал стоять у окна, хотя машина давно уехала. Потом он сел за стол, достал блокнот и перечитал свои заметки. В нескольких местах он надолго задерживался или возвращался к уже прочитанному.
Когда стенные часы одиннадцатью короткими звонками напомнили ему о времени, он отложил блокнот в сторону и минут десять, не меньше, рассматривал его. Затем он положил блокнот в коричневый конверт, а конверт запечатал и, надписав на оборотной стороне номер, сунул его в нижний ящик стола.
После этого Иенсен пошел в буфет, механически отвечая по пути на приветствия подчиненных. Он заказал стандартный завтрак целиком, получил тесно уставленный поднос и прошел к угловому столику, который всегда за ним числился. Завтрак состоял из трех ломтиков колбасного фарша, двух обжаренных луковиц, пяти разваренных картофелин и кудрявого салатного листа. Сверху все это было полито густым и клейким молочным соусом. Далее, к завтраку полагалась бутылка пастеризованного цельного молока, четыре куска черствого хлеба, порция витаминизированного растительного жира, плавленый сырок, стакан черного кофе, скользкий пряник с сахарной корочкой и джемом.
Он ел медленно, жевал тщательно, с таким отсутствующим видом, словно весь этот прием пищи не имел к нему решительно никакого касательства.
Разделавшись с завтраком, он долго и старательно ковырял в зубах. А потом некоторое время сидел неподвижно, выпрямившись и сложив руки на краю стола. Казалось, он никуда не смотрит, и те, кто проходил мимо, не могли поймать его взгляд.
Через полчаса он вернулся в свой кабинет и сел за стол. Просмотрел обычные сообщения — о самоубийствах, об алкоголиках; наугад извлек из кучи донесений одно, пытался прочесть его внимательно, но дело не клеилось.
Пот лился с него ручьями, мысли разбегались, не поддаваясь контролю, а это с ним бывало редко.
Завтрак оказался непосильной нагрузкой для его желудка. Иенсен отложил донесение, встал, пересек коридор и открыл дверь уборной.
Он притворил за собою дверь. Его вырвало. Он стоял спиной к двери и думал, что в любую минуту сюда может кто-нибудь войти и выстрелить ему в затылок. Если у вошедшего хороший револьвер, выстрел разнесет голову, он, Иенсен, повалится лицом на унитаз, так его потом и найдут.
Когда спазмы в желудке прекратились, мысли обрели прежнюю четкость.
Иенсен умылся, смочил затылок и руки холодной водой, причесался, почистил пиджак и вернулся к себе в кабинет.
