– Я выполню свое обещание только в том случае, если ты отдашь мне зеркало.
Он приготовился и к тому, что его будут умолять со слезами, и к тому, что на него выльется поток злобных оскорблений. Однако Глори сделала нечто гораздо худшее. Она признала свое поражение с легкостью человека, которому часто приходилось уступать жизненным обстоятельствам. Она вся дышала разочарованием в нем, и сила этого разочарования была так велика, что у Данте не осталось сомнений: он предал нечто гораздо большее, чем интересы Глорианы. Она разуверилась в нем как в человеке, которого считала надежным, – и это было сделано его собственными руками.
Ему тут же захотелось взять свои слова обратно, убедить ее в том, что это была только шутка, словом, все что угодно, лишь бы вернулась ее пленительная мягкость, которую он чувствовал по отношению к себе до этой злополучной минуты.
– Ты приблудок… – прошептала она.
– Так меня и называли всю жизнь.
Он пережил долгие годы бесчисленных насмешек, но никогда не страдал так, услышав это слово из уст Глорианы. Утрата ее уважения, ее доверия к нему, как ему показалось, значила для него в эту минуту больше, чем благосклонность самого пышного королевства Европы.
– О чем вы там препираетесь? – Видимо, мисс Хэмпсон уже достаточно давно прервала свое бесконечное повествование, поняв, что они ее вовсе не слушали. – Бога ради, мисс Карлайл! Я не видела никого с такими полными слез глазами с тысяча восемьсот шестьдесят пятого года, когда моя мама узнала о том, что застрелили мистера Линкольна. Прошла уже почти четверть века, а я все еще так ясно вижу эти слезы, словно это было вчера…
– Мне очень жаль, – прошептала Глориана Данте, пока мисс Хэмпсон изливала свои воспоминания.
Ее извинение так ошеломило Данте, что он потерял дар речи.
– Это, вероятно, самое меньшее, что один человек может сказать другому. – Ее глаза говорили о таком глубоком сочувствии, которое испытывает человек, сам всю жизнь подвергавшийся оскорбительным намекам. – Я была не права. Я хотела, чтобы ты рисковал своей жизнью ради чего-то важного для меня. И вполне справедливо, что я плачу тебе чем-то в равной степени важным для тебя. Ты выполняешь условия сделки до конца, а я отдаю тебе зеркало. Правда, меня беспокоит, чем я заменю его во время моих последующих выступлений.
– Правда?
– Я должна увидеть это ранчо.
Он припомнил мечтательную надежду Мод на то, что Глориана найдет на ранчо свое счастье, порвав с цирком.
Он припомнил, как ярко сияли глаза Глорианы, когда она объявила, что, завещая ей эту землю, отец тем самым признал ее.
Решимость Глорианы отправиться туда любой ценой убедила его в том, что он должен ей помочь. Он должен обеспечить ее безопасность. А заодно опровергнуть утверждение астролога, унижающее его, Данте. Что ж, если на то пошло, молодой человек примет вызов доктора Ди. Но этого мало. Ему просто необходимо вернуть эту светлую улыбку и ласковый взгляд, и думать здесь больше не о чем.
– Я сумею защитить тебя, Глориана. Я отплачу тебе за зеркало сполна.
Она закусила губу и снова уставилась на свою чайную чашку.
Принимая решение, Данте понимал, что его боевой опыт тысяча пятьсот сорок четвертого года скорее всего устарел и не позволит ему быть на равных с противниками, владеющими современным оружием. Для обеспечения успеха, как он понял, ему понадобится учитель.
Он обратился с вопросами к мисс Хэмпсон, недовольно поджавшей губы, когда он прервал ее речь о гигиенических особенностях внутренних прокладок от пота в ковбойских сомбреро:
– Этот шериф Оуэне не гомик и не метис?
– О Боже, конечно, нет!
– И носит пистолет на бедре? – Он усомнился в словах Мод, когда та говорила о том, что мужчины поступают именно так. – На левом бедре, – уточнила мисс Хэмпсон. – Я слышала, ему нет равных в Аризоне по быстрой и меткой стрельбе.
– А! Самый быстрый – значит самый лучший.
– Так и говорят.
Так Данте нашел себе учителя.
Глориана наслаждалась удобством и уединенностью своего личного вагона, но одновременно это разжигало в ней простое любопытство, когда она попадала в окружение обычных пассажиров поезда. Каждый поход в вагон-ресторан и обратно становился своего рода маленьким цирковым парадом всего лишь с двумя участницами – Глорианой и Мод. Пробираться через узкие проходы между полками, занятыми пассажирами, по раскачивающимся вагонам, слоёно испытывающим их умение сохранять равновесие, было довольно непривычно по сравнению с проходом по изрытым улицам какого-нибудь городка, жители которого выстраивались по обеим сторонам улиц, чтобы поглазеть на проходящий парад.
Но на этот раз путь из вагона-ресторана прокладывал Данте и никакого страха они не испытывали.
Впрочем, слово «страх» было, возможно, неудачным, и Глориана мысленно внесла поправку. Парады не могли внушать ей страха, поскольку она участвовала в парадах цирка не реже одного раза в неделю на протяжении всей своей жизни. Парады были частью ее работы – они вызывали интерес к артистам, соблазняли горожан, заставляя их расставаться с заработанными тяжелым трудом монетами ради пары часов красочного зрелища.
Она участвовала в таком количестве парадов, что трудно сосчитать, но никогда ей не приходилось пробираться через выстроившихся по сторонам людей, и только теперь, глядя, как Данте осторожно ставил ногу, обходя сонного ребенка, Глориана поняла, что такое завораживающий соблазн парада.
