английская внешность.
Гилберт подождал, покуда его друзья-рыцари не вынесли Ротгара, покуда возбужденные, тараторящие рабочие-саксы не приступили к выполнению своих обязанностей, и только тогда подошел к Марии, стоявшей перед еле тлеющим камином. Он делал вид, что греет руки над огнем, надеясь, что его умирающий жар умерит их дрожание, и устранит испытываемое им желание сжать ими прекрасную шейку Марии.
Она, следуя его примеру, тоже протянула руки, склонив при этом головку, чтобы пламя получше высвечивало в ее волосах золотистые пряди. Вся ее поза, сильно увеличившиеся в объеме из-за протянутых рук груди, ее мягкое и задумчивое лицо, ее зубки, терзающие нижнюю полнокровную губу, ее волосы, спадающие на плечи, ласкающие ее грудь… все это было так похоже на тот женский образ, который мучил его во сне по ночам.
— Вам не следовало противоречить моим приказам перед другими людьми. Когда Уолтера здесь нет, то последнее слово остается за мной. Мне ничего не оставалось другого, как втянуть Хью в это дело.
— Но за вами и было последнее слово, Гилберт.
Пленника сейчас готовят для встречи с Хью, на чем вы и настаивали.
Из-за ее податливости он почувствовал себя великодушным.
— Мне очень нравится, что вы видите, какую позицию занимаю я в этом деле. Вряд ли стоит из-за этого беспокоить Хью.
— Ах, но я на этом настаиваю. — Ее слова были полны сарказма и как бы эхом его прежде сделанного замечания. — Вы оказались правы, потребовав организовать такую встречу. Саксы видели, как вы принесли Ротгара. Вам было угодно пощеголять знаниями их языка, выступая с таким требованием. Они поняли абсолютно все, что вы сказали. Конечно, они начнут нас подозревать, полагая, что здесь что-то нечисто, если бы мы не решили прежде посоветоваться с Хью. Кроме того, от такой встречи может произойти обоюдная выгода.
«Будь проклята эта женщина! Ей удалось все перевернуть, перехватить его скромный триумф и организовать встречу, которая ей больше нужна. Ничего, наступит день, — поклялся он про себя, — когда он возьмет над нею верх». Гилберт фыркнул, не скрывая насмешки.
— Каким же образом? Не думаете ли вы, что Хью удастся выведать у него какие-то секреты?
Как всегда, она продемонстрировала свою ершистость при первой попытке бросить тень на способности своего брата.
— Могу только с уверенностью сказать одно — мы ничего не узнаем от мертвеца. Вы сами убеждали меня, что в таком богатом хлебом и скотом поместье обязательно должно быть спрятано где-то золото, но мы до сих пор его не обнаружили.
— Может, мне стоит поприсутствовать при этой столь просвещенной беседе. Будет очень интересно понаблюдать за встречей нового хозяина Лэндуолда со старым, так сказать, с глазу на глаз. Может, прежний владелец дружески похлопает нынешнего по плечу, передаст ему свои спрятанные золотые сокровища и пожелает всего наилучшего нам, норманнам. Очень интересно поглядеть, какой будет на это реакция Хью. — Он засунул руки под тунику — этот умирающий огонь так и не смог избавить его от соблазна обхватить ими нежную шейку этой женщины. Но позыв к убийству вдруг сменился непреодолимым желанием почувствовать, как у нее бьется кровь в венах горла, стать господином ее дыхания, контролировать его до тех пор, пока она не взмолится и не произнесет, задыхаясь, его имя так, как ему хотелось бы его от нее услышать.
— С Хью могут возникнуть трудности, — согласилась она. — Но вам нет никакой необходимости манкировать своими обязанностями. Я выполню данное слово и сама представлю сакса Хью.
— Вы так настаиваете намоем уходе, Мария? На вашем месте я бы поступил иначе. — Гилберт весело ей улыбнулся.
Он оставил ее одну возле камина, одну, как и в тот славный момент, когда рыцари Хью стали на его сторону. Он надеялся, что это мгновение отпечатается надолго у нее в мозгу, что она будет думать об этом снова и снова, покуда не осознает, что и ей было бы не худо присоединиться к нему.
Если бы Ротгара бросили к ногам Марии раньше, в те дни, когда Хью впервые заявил о своих притязаниях на поместье Лэндуолд, она бы тут же приказала бы его казнить. Так поступали на территории в Англии все норманны, опасаясь, как бы изгнанные ими землевладельцы не начали будоражить народ и способствовать в той или иной мере мятежу против новых правителей.
По правде сказать, если бы был наместо Уолтер, пользующийся всеобщим доверием, если бы кто- нибудь другой, а не Гилберт отдал приказ убить пленника, она бы смолчала. Если бы этот сакс получил бы другое ранение, а не удар по голове, ее сердце наверняка бы ожесточилось, но вмешался Гилберт, и ей пришлось вызвать его праведный гнев и холодящий душу переход на сторону Гилберта рыцарей Хью, отказавшихся тем самым впредь хранить ему лояльность.
Она ждала такого перехода и молилась, чтобы это событие произошло как можно позже, когда обстоятельства в жизни Хью улучшатся. Может, ее согласие с публичным требованием докучать Хью из-за присутствия здесь сакса, смогло умиротворить его рыцарей, что давало ему самому больше времени для маневра. Никто из них не должен знать, что Гилберт отказался от своего требования, что ее собственное упрямое желание унизить его не оставляло ей иного выбора, как самой представить сакса Хью.
Какой она была одинокой!
Как трудно сейчас вспоминать, с каким облегчением они вздохнули, когда, приехав сюда, в Лэндуолд, чтобы заявить на него свои притязания, не обнаружили в поместье владельца. Местные крестьяне сердито ворчали, признав, что их господин куда-то исчез приблизительно в то время, когда Гарольд призвал своих землевладельцев присоединиться к нему при Гастингсе. Хотя никто открыто об этом не говорил, было ясно, что их владелец взял в руки оружие, чтобы бороться с Вильгельмом, а это означало, что как его земли, так и сама жизнь подлежали конфискации. С течением времени мучившие ее по ночам кошмары, в которых фигурировал этот лишенный имущества безликий сеньор, прекратились и ее больше не беспокоило, что в один прекрасный день он может вернуться. И рот теперь он живет, только благодаря ее милости, этот обломок человека, вовсе не такой страшный враг, каким она его себе представляла.
И все же в этом человеке, несмотря на его отвратительный внешний вид, было что-то такое, что требовало к нему достойного отношения.
— Леди Мария!
Напыщенный, властный зов заставил ее вздрогнуть всем телом.
— Филипп! — отозвалась она, крепко сжав зубы, стараясь, однако, оставаться грациозной. Этот повелительный, вечно во все вмешивающийся Филипп Мартел постоянно сует свой докучливый нос в двери поместья Лэндуолд! У этого человека было какое-то пристрастие появляться в самый неподходящий момент, в такой, как сейчас, например, когда все ее мысли были в полном разброде, ее терпение подходило к концу из-за жалкого поведения Гилберта. Ей вовсе не хотелось слушать его лицемерных замечаний, она не желала, чтобы его суждения порождали в душе сомнения в отношении ее мудрого решения не лишать жизни Ротгара.
— Этого не может быть! — Перед ней стоял Филипп, его нос дрожал, как у хорька, вынюхивающего мышь. На самом деле он и сам был похож на этого юркого вонючего зверька: у него было узкое длинное тело, беспокойные глазки, неописуемая шевелюра темных, тронутых сединой волос. Даже статус рыцаря, которого он так ждал, но так и не смог получить, вряд ли улучшил бы его внешний вид.
— Вам, должно быть известно, что я считаю своим долгом донести обо всем Вильгельму, если вы намерены даровать жизнь заклятому нашему врагу, — сказал он. — Но это не одно дурное известие, которое я обязан довести до его сведения. Почему стены нового замка не возводятся с той быстротой, на которую мы рассчитывали?
— К Пасхе все войдет в свою колею, — торопливо и необдуманно пообещала Мария только ради того, чтобы унять его без толку мелющий, раздражающий ее язык. Она понятия не имела, как ему удалось втереться в доверие Вильгельма. Может, его статус незаконнорожденого смог внушить к нему любовь также незаконного короля. Черт с ним. После Пасхи Филипп будет совершать частые поездки в Нормандию, куда удалился Вильгельм, где ему предстояло решать какие-то чиновничьи дела, поэтому сейчас ей нужно было его как-то успокоить и умиротворить.
Стены будут возводиться гораздо быстрее после того, как будет вырыт ров.
