Возбужденный, с румянцем на щеках, его величество сошел с ладьи и направился под Навес раздумий. На полу лежали новенькие циновки и подушки — жесткие и мягкие. На низеньких столиках — холодные гуси, вино в высоких и тонких сосудах, фрукты. Фараон любил, чтобы хлеб подавали в последние мгновения перед едой: пахнущий горячей печью хлеб! Кийа заняла место рядом с фараоном. Потребовала холодной воды и фруктов на меду.
Музыканты высадились на берегу против дворца. Стража безмолвно занимала положенное ей место. Царедворцы тихо переговаривались на аллеях.
— Мне показалось, — сказала Кийа, — что ее величество чем-то обеспокоена.
— Тебе это именно показалось.
— Эйе или нездоров, или тоже чем-то обеспокоен.
— Тоже показалось!
Кийа громко рассмеялась. Схватила его руку и горячо поцеловала ее.
— Очень люблю, — призналась ее величество.
Она вся сверкала: и глаза и лицо. Все тело! Кийа излучала свет, точно солнце. Боже, откуда в ней столько мощи — женской неиссякаемой мощи?! Неужели когда-либо суждено иссякнуть этой светочи, несущей сердцу столько радости? Он мысленно сравнивал ее то с пучком золотого луча во тьме, то со сладчайшей песней, то просто с женщиной во плоти и крови, но рожденной небесами, зачатой там где-то, в самых чистых и высоких сферах…
— Тебе показалось, — повторил он. — Напротив, они были веселы за обедом. Разве ты не заметила этого?
— Наверно, я думала только о тебе.
— Это плохо.
— Думать только о тебе?
— Да.
Кийа удивилась. Она задышала часто-часто. Не могла взять в толк, о чем он говорил. Почему же это плохо, если фараон, если муж — в мыслях ее? В положении соправительницы она должна, она обязана понимать все!
— Режь мне руку, — сказала она с улыбкой, протягивая матовую кисть, чуть тронутую загаром, — режь руку, но я не уразумела твоих слов.
Он взял длинную кисть, взял длинные, тонкие пальцы в свою некрасивую, маленькую руку. Нет, он не видел ничего подобного! Никогда!
— Дорогая Кийа, ты обязана размышлять о делах государственных: мы же теперь не на ладье, а под Навесом раздумий. Обо мне — потом…
— Верно! — вскрикнула она, точно маленькая. — А я и позабыла! Обещаю тебе: здесь, на этом месте, выкинуть из головы все, кроме государственных дел.
Он потрепал ее по щеке. И тут же признался себе, что не встречал никогда таких щек: упругих, нежных, здоровых. «Я счастлив», — сказал он про себя. И долго глядел на нее немигающими глазами…
— Хорошо, — сказал он, тряхнув головой, — мы сейчас выясним одно дело. Я за него строго спрошу.
Фараон приказал перевезти на остров начальника, ведавшего делами переписки с иностранными государствами. Тот уже ждал вызова на берегу. Со свитками папирусов в руках. И не без трепета…
Вскоре начальник писцов — немолодой, худощавый мужчина на кривых ногах — повалился наземь перед их величествами. Полежав некоторое время, он поднял голову: медленно, медленно, медленно, чтобы не ослепнуть от сияния божественного лика.
— Встань, Усенинефер! — приказал фараон.
Писец поднялся на ноги и присел в отдалении. Не совсем далеко, — чтобы хорошо было слышно каждое фараоново слово. И мгновенно превратился во внимание.
— Скажи мне, Усенинефер: каков мой приказ насчет переписки с иностранными державами?
— Все письма показывать тебе, твое величество.
— А еще?
— Спрашивать тебя, прежде чем составлять их, твое величество.
— А еще?
«…Что же может быть еще? Его величество допрашивает слишком строго. Это значит, что начальник писцов позабыл самое важное…» Кийа ждала с нетерпением ответа Усенинефера.
— Писать на языке того государства, куда направляется письмо, — проговорил начальник писцов на одном дыхании.
— Верно!.. Почему же в таком случае ты отправил письмо царю Митанни на нашем языке?
Усенинефер пытался вспомнить, когда и какое письмо было отправлено в Митанни. Прекрасная память его величества изумляла всех. Он помнил все. Он знал, сколько мер зерна в закромах, сколько воинов на границах и сколько гарнизонов в чужих пределах. Его величество видел все, ибо был богом. В чем еще и еще раз убедился потеющий от страха начальник писцов Усенинефер.
— Да знаешь ли ты, о каком письме идет речь?
Усенинефера вдруг осенило, и он сказал: да!
— Ее величество хочет услышать твое слово об этом злополучном письме, Усенинефер.
Писец сказал:
— Твое величество, — он смотрел в самые зрачки Кийи, — мы требуем выдачи беглеца, который убил своего начальника в Северном Ретену. Всадил нож в спину, между лопаток, и бежал в Митанни. Согласно договору, царь Митанни обязан вернуть преступника.
Фараон кивнул: дескать, все это так.
— Но скажи мне, Усенинефер, на каком языке ты написал письмо?
Начальник хлопнул себя по лбу:
— Достоин наказания, твое величество! Письмо написано на нашем языке.
— А надо бы?
— На языке Митанни, твое величество.
Фараон помолчал. Встретился взглядом с Кийей. Он предлагал решить ей. Она это поняла.
— Вернуть письмо! — приказала Кийа, — Написать новое.
Усенинефер повалился наземь. Он царапал землю носом. Лизал ее языком, как телок солоноватый камень.
— Оно далеко, твое величество. Гонец его величества мчится быстрее ветра!
Тогда фараон запустил руку себе за пазуху и достал папирус.
— Этот? — спросил он.
Усенинефер не поверил своим глазам! «Это бог! Это бог! Он достает через пустыню. Через Великую Зелень. Через горы. Вот ноги мои совсем ослабли. Колени мои обратились в воду. И кости все обратились в воду…»
Фараон сжал губы. Глаза его стали точно песчинки. В солнечный день. Такие блестящие точки. В них много гнева. Много ярости. И челюсти у него задрожали. Словно бы перед припадком.
Начальник писцов оцарапал землей нос свой. Он плюхнулся лицом на землю, как на воду. И алая кровь показалась на носу. И на левой щеке тоже.
А фараон не сводил с него глаз. Благой бог закипал, как вода в походном котелке воина: медленно, медленно… Тем сильнее охватывало волнение каждого, кто бывал свидетелем его гнева…
Кийа развернула свиток. Вдобавок ко всему он оказался написанным иероглифическим письмом, а не упрощенной скорописью. Его величество ненавидел старинное письмо и мечтал о новом, более простом и доступном каждому. Эта нелюбовь зародилась в нем при жизни отца, еще в те годы, когда старый учитель Ихотеп обучал его премудрости письма. Он говорил своему ученику: «Уши твои — на спине твоей». И колотушки следовали за колотушками. Его величество Аменхотеп Третий приказывал Ихотепу: «Царевич должен быть грамотен, как никто. Ты, Ихотеп, отвечаешь за это головой. Колотушек не жалей. Будь строг, требователен, не давай ученику своему спуску». А ученик был хилым, тщедушным ребенком…
Фараон Эхнатон торопил ученых мужей: «Сделайте письмо попроще. Сделайте его легким». Но ученые мужи, распластавшись перед ним, твердили свое: «Будет исполнено, твое величество. Однако
