— До поры до времени…
— Верно, Сеннефер. И эта пора может наступить раньше, чем предполагаем.
— А может, уже настала?
— Нефтеруф, ты это утверждаешь?
— Нет, спрашиваю, размышляя, Шери.
— Я пришел в этот город для того, чтобы сообщить: да, эта пора настала!
Нефтеруф на мгновенье застыл. И Сеннефер тоже. И вдруг беглый каторжник схватил руку Шери и облобызал ее молча, как пес, который по-своему благодарит доброго хозяина.
Сеннефер, воздев руки, горячо молился богам. И повторял про себя: «Неужели?.. Неужели?.. Неужели?..»
Вдруг за дверью послышались шаги.
— Он!
Шери убежден, что это именно
— Открой, Сеннефер!
Старик быстро поднялся на ноги и подошел к двери, за которой словно поджидала его сугубая опасность.
— Смелей, Сеннефер!
Шери и не допускал мысли о том, что это может быть кто-нибудь иной, кроме
В хижину вошел тучный, отдувающийся человек. Точно из воды вылез. Кто же это?
— Добро пожаловать, Маху! — сказал негромко, совсем негромко Шери. И встал навстречу вошедшему.
Да, это был Маху, начальник дворцовой стражи, в чьих руках, если можно сказать, ежемгновенно находилась жизнь его величества. Которому доверялся владыка обеих земель Кеми. Который был глазами, ушами и опорой его величества. Кто не знал Маху? Даже дети слышали его имя. Им пугали непослушных и шаловливых. Им говорили: «Вот придет Маху и задаст тебе трепку», «Маху отрежет тебе уши», «Усни — или заберет тебя страшный Маху». Нет, даже дети были по-своему знакомы с этим Маху, не говоря о взрослых. Ею имя заставляло трепетать сердца и нагоняло дрожь на каждого, кто находился между Дельтой и Эфиопией. И семеры хорошо понимали, что за птица Маху. Если его светлость Эйе олицетворял, по их разумению, хитрость и коварство, Хоремхеб — оголтелое воинство, то Маху являл собою жестокость беспримерную, о которой, может быть, и не догадывался даже сам фараон. Многие спрашивали себя: «Как может его величество — жизнь, здоровье, сила! — терпеть жестокосердного, неумолимого человека вроде Маху? Или это совершенно необходимо для власти фараоновой?» И вот этот самый Маху является сюда, в эту хижину. Зачем?
«…Если и Маху здесь, — подумал Нефтеруф, — значит, дело значительно серьезнее, чем это можно предположить. Если живая плеть фараонова — а Маху именно плеть — считает возможным покинуть дворец и побеседовать с заговорщиками, то дело наполовину выиграно. Это значит, что власть шатается, очень шатается. Да и Шери не стал бы попросту рисковать ни собой, ни своими единомышленниками…»
Сеннефер:
«…Великий Амон позвал сюда этого Маху, который только таким образом может искупить свою вину перед богом. Этот случай посылает ему Амон-Ра, ибо Маху виновен не меньше самого фараона. Вот так выясняется и проверяется прочность власти, пытавшейся сокрушить тысячелетнее божество, которое во плоти и крови всего Кеми, всех его людей…»
Маху:
«…Вот эти трое. Один из них несчастный парасхит, другой — неизвестный миру человек, но, судя по виду его, довольно решительный. Можно ли опереться на столь жалкую силу в таком невероятно трудном деле, как борьба с фараоном?..»
Он не торопился присаживаться, исподлобья осматривал комнату и ее обитателей.
— Ты здесь среди преданных тебе людей, Маху, — счел необходимым предуведомить его Шери. — Я хочу сказать, что любое твое решение останется между нами. Никто об этом не узнает, кроме стен.
— Стены не менее опасны, чем люди, — изрек Маху. И уселся на низенькую скамеечку.
— Уважаемый Маху, — сказал Сеннефер, — неужели и ты опасаешься соглядатаев?
Маху долго молчал. Потирал руки, точно они озябли. Громко сопел. Бросал любопытствующие взгляды на каждого из троих мужчин. Такие быстрые взгляды. Словно камешки в полете…
— Когда один, — начал он, — устанавливает слежку за другим, приходится набирать соглядатаев. Не одного, не двух и не трех. Много соглядатаев! Потому что один подозреваемый всегда связан со многими другими. Значит, слежка разрастается. Что делать? Приходится следить и за соглядатаями, и за соглядатаями соглядатаев, и за соглядатаями соглядатаев соглядатаев. Что же получается?
Шери покачивал головой. Он-то хорошо знал, что получается.
— Как мастерят корабельные канаты? Берут льняное волокно. Оно не толще волоска. Волокно к волокну. Еще волокно — и уже суровая нить. Суровая нить к суровой — толстая нить. Из тысячи таких нитей, искусно сплетенных, и получается канат — с руку. В обхват! И уж в таком канате найти изначальное волокно, проследить за извивами его пути так же трудно, как найти меченую песчинку в Западной пустыне. К чему я клоню? А вот к чему: когда великий владыка набирает когорту осведомителей, толпу соглядатаев, неимоверно возрастающую числом, то каждый из нас имеет равную возможность попасть во власть к этим крайне любопытствующим людям. И уже болезненно любопытствующим. Не важно, во имя чего были собраны они, кто собирал и куда направлял. Я слежу за тобой, ты — за мной, мы оба — за третьим, втроем — за четвертым. Буду краток: создающий эту силу часто попадает сам в ее сети. Скажи мне, Шери: прав я или нет?
— Прав, — без обиняков согласился Шери.
— Вот почему и я боюсь этих стен, хотя направляю соглядатаев сам и они у меня вот здесь. — Маху сжал руку в кулак — до хруста жирных пальцев.
Нефтеруф спросил:
— И ты сам, уважаемый Маху, вот так же в их власти?
— Именно. Только им много легче, чем мне.
— Я выйду посмотрю, все ли в порядке, — сказал Сеннефер.
Маху ухмыльнулся. Эта усмешка на его багровом лице, подсвеченном светильником, была скорее устрашающей, нежели добродушной.
— Не утруждай себя, Сеннефер, мы все находимся под недреманным оком моих соглядатаев. Они оцепили твою хижину.
Нефтеруф невольно съежился, точно на него замахнулись. Только спокойствие Шери — если только Шери был спокоен — удерживало его от бегства.
Маху сказал:
— Время идет, Шери. Что ты имеешь сообщить мне? И должен ли я слушать в присутствии этих уважаемых господ?
— Да, Маху.
— Что же, я весь внимание.
Шери твердо заявил:
— Каждый из нас готов пожертвовать своей жизнью!
Маху кивнул.
— Все вместе или порознь! Мы сказали себе: жизнь или смерть!
— Достойные слова!
— Больше невозможно терпеть его…
— Ты хочешь сказать — Эхнатона?
— Да! Попранное имя Амона должно быть восстановлено.
— Зачем?
— Как — зачем? — удивился Шери.
— Вот именно: зачем?
