Ансельм тоже встал, на его смуглом лице не было и подобия улыбки. Он тоже понял. Да, не зря отец аббат отправил нас троих подальше от Сен-Дени, в забытую Богом часовню Божьей Матери на Полях. Отправил от греха подальше – и, выходит, напрасно. Не пронесло.
– В шляпе! – с ужасом повторил Пьер. – Его… Его Святейшество![3]
Тон парня был столь искренним, что в первое мгновение я представил себе невозможную картину – Наместник Христа верхом на муле у ворот Нотр-Дам-де-Шан. Но затем опомнился – Папа, конечно, пребывал там, где ему и положено – в Риме, а в гости к нам пожаловал кое-кто другой. Правда, в этой ситуации я предпочел бы, пожалуй, встретиться с Его Святейшеством. Говорят, он тоже рыбак…
II.
Перед глазами тускло блеснул перстень. Я приложился с большому темно-красному рубину и выпрямился. Джованни Орсини, Его Высокопреосвященство, Кардинал Курии и легат Его Святейшества в диоцезах Галлии, то есть в Королевстве Французском, глядел на меня с доброй благожелательной улыбкой. Он был молод – моложе меня лет на семь – и неожиданно красив. Почему-то я представлял его злым согбенным старцем с потухшим взором.
– А вот и вы, брат Гильом! Надеюсь, рыбалка была удачной?
Тонкие красные губы по-прежнему улыбались, темные глаза светились добротой, и на миг мне стало по-настоящему страшно. Плохо, когда во Францию внезапно присылают из Рима легата с чрезвычайными полномочиями. Плохо, когда этот легат направляется прямиком в Сен-Дени. Но совсем плохо, когда легатом оказывается тот, с кем я давно знаком, хотя и заочно. С того самого дня, когда рукопись моей книги о Святом Иринее Лионском попала в Рим.
– Так-так. Ужинать мы не будем, но на завтрак обязательно отведаем ваших карпов… Кто сии юноши, брат Гильом? Познакомьте нас.
Пока я представлял кардиналу ополоумевшего при виде красной шляпы Пьера и внешне невозмутимого Ансельма, растерянность постепенно уходила. Ведь я знал, что так и будет. Джованни Орсини обязательно захочет повидать меня. Правда, я не мог и предположить, что легат Святого Престола вместо того, чтобы вызвать меня обратно в аббатство, решит сам поехать в Нотр-Дам-де-Шан. Впрочем, Орсини молод и любопытен, а значит – нетерпелив. А, может, есть и другая причина.
Кардинальская свита – пятеро крепких парней в темных ризах из дорогой материи – уже деловито наводила порядок. Из келий выбрасывали накопившийся там за долгие годы хлам, дабы устроить Его Высокопреосвященству достойный ночлег.
– Итак, брат Гильом, рад вас наконец увидеть. Дабы не ввергать вас в гордыню, скажу сразу, что поехал в сии места не только ради вас, но и ради здешних вод, кои, по уверениям отца Сугерия и отца Эрве, целебны… А они действительно целебны, брат Гильом?
– Воистину так, Ваше Высокопреосвященство.
Это придумал наш приор – отец Эрве. Старику полегчало в этих местах, и он уверовал в целебность здешних родников. Никто не стал спорить. Отец Сугерий, всегда зревший в корень, распорядился широко распространить слух об этом чуде, а заодно привести старую часовню в порядок в ожидании паломников.
– К вечерне мы несколько запоздали, но, думаю, ее все-таки следует отслужить… Однако сперва давайте побеседуем.
Кардинальская свита уже заняла часовню, деловито осматривая все углы. Интересно, что они там ищут? Затаившегося ассасина с кривым кинжалом или припасенную ради подобного случая гадюку в алтаре?
Кардинал благожелательно кивнул мне, приглашая стать по левую руку. По правую пристроился огромного роста детина с мрачной физиономией. Мне вдруг показалось, что под ризой у него спрятан кинжал. Этого не могло быть, но кинжал почему-то представился мне так, словно я увидел его воочию – в темных ножнах, из лучшей дамасской стали, с небольшим золотым кольцом на рукояти…
Мы неторопливо направились по тропинке, ведущей к разрушенным еще в давние годы воротам. Старый граф де Корбей потрудился основательно – от них остались лишь фундаменты каменных столбов.
– Вы получили мой ответ, брат Гильом? Я послал его еще три месяца назад.
– Получил, Ваше Высокопреосвященство. И прочитал со всем вниманием и почтительностью.
Мы переписывались уже несколько лет. Прочитав мою книгу, Орсини тут же обвинил меня во всех смертных грехах, а заодно – в «покушении на ересь». Я не удержался – и ответил. Тогда он написал мне лично…
– Очень хотелось бы побеседовать. Боюсь, на пергаменте я не всегда высказываюсь точно… Кстати, брат Гильом, вы сами решили спрятаться здесь, или это идея отца Сугерия?
– Спрятаться? – я изобразил на лице наивозможнейшее удивление и даже остановился, разведя руками. – Ваше Высокопреосвященство! Я лишь скромный монах, посланный нашим высокоученым и высокочтимым аббатом для рыбной ловли.
– Так…
Улыбка исчезла, темные глаза блеснули.
– Брат Гильом! Мне бы очень хотелось, чтобы вы были со мной столь же откровенны, как и я с вами. Или по крайней мере так, как вы откровенны в своей полемике.
Я молчал и старался глядеть в сторону – туда, где над дальним лесом неторопливо опускалось еле заметное облачко ночного тумана. Сырость – пожалуй, единственный недостаток этих мест…
– Вы – не скромный монах, брат Гильом. Я не говорю о том, что вы защитили диссертацию в Болонье, написали известный всему христианскому миру трактат и являетесь правой рукой высокочтимого отца Сугерия. Если не ошибаюсь, он прочит вас в приоры.
Орсини не ошибался. Месяц назад, когда отец Эрве в очередной раз серьезно захворал, аббат говорил со мной об этом. Видимо, наша негромкая беседа была услышана далеко за стенами Сен-Дени.
– У нас много общего, брат Гильом. Я – княжеского рода, потомок римских патрициев. Вы когда-то
