случае служил всепоглощающий страх быть втянутыми, поспешно и без особой необходимости, в балканские события.
«Военный сезон» открылся весной 1941 г. боевыми действиями Гитлера на Балканах, что а priori подтверждало вывод, будто война с Советским Союзом «немыслима раньше поражения Англии»{688}. Подобная оценка являлась результатом не стратегической логики, а, скорее, интенсивной гитлеровской кампании дезинформации, отвлекавшей внимание от перегруппировки войск и подкреплявшейся возобновлением воздушных налетов на Лондон{689} . Как «удачно» выразился военный атташе в Будапеште, слухи о войне были «сфабрикованы» английской пропагандой. Германии «хватает» войны с Англией, и она «экономически заинтересована в мире с СССР»{690}.
Представляя свой двухнедельный рапорт 20 марта, Голиков точно взял тон Кремля: «Большинство разведывательных донесений о вероятности войны с Советским Союзом весной 1941 г. исходят из англоамериканских источников, прямая задача которых — добиться ухудшения отношений между СССР и Германией». Он представил, без дальнейших комментариев, шестнадцать донесений, которые счел заслуживающими «особого внимания». Они, однако, подверглись значительной редакции, чтобы соответствовали сталинским установкам, как их понимал Голиков. Все эти донесения в целом почти как аксиому выражали уверенность, что Германия не нападет на Советский Союз, пока не побеждена Англия. Некоторые заостряли внимание на предполагаемой борьбе внутри германского руководства по вопросу о войне{691}. Длинный рапорт преуменьшал значение информации о реальных немецких планах кампании, делая вывод, что войны можно избежать или по крайней мере отсрочить ее дипломатическими средствами. В общем все это совпадало с установкой, направлявшей военные учения в январе. Единственным примечательным исключением являлась свежая информация, собранная из шведских источников в Берлине, впоследствии оказавшаяся совершенно верной. Однако ее достоверность была поставлена под сомнение, так как она будто бы исходила от Криппса{692}. На деле она с большой точностью описывала три удара по всему фронту с перенесением центра тяжести в центр, даже называя командующих и указывая дату нападения — 20 мая (Гитлер впоследствии вынужден был перенести дату из-за отвлекающих действий на Балканах и задержки в развертывании войск). Но Голиков отдавал предпочтение «другим источникам», заключавшим, что Германия нападет на Советский Союз только «после победы над Англией» и ударит с двух направлений, на севере, вероятно из Финляндии, и с Балкан. Он принял некоторые предосторожности, упомянув о противоположном мнении в сообщении из Румынии, будто Гитлер действительно изменил свои планы и собирается атаковать Советский Союз до завершения кампании против Англии, так как фронт на западе практически перестал существовать. Однако не следует придавать слишком большой вес этому отклонению, которое меркнет в сравнении с тем фактом, что весь документ заканчивается совершенно определенным выводом: «Наиболее возможным сроком начала действий против СССР будет являться момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Германии мира». Еще коварнее было твердое убеждение, что «слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, может быть, германской разведки»{693}. Такова была господствующая точка зрения в Москве, когда в начале апреля упал занавес в Югославии, еще больше приблизив угрозу войны.
Глава 7
На распутье: югославский переворот
Верный своей привычке действовать поэтапно, Гитлер, как только Болгария оказалась в его сетях, обратил свое внимание на Югославию. Весной 1941 г. контроль над этой страной стал жизненно важен для его оперативных планов. Ей отводилась роль щита против Советского Союза на левом фланге грядущей кампании в Греции и на правом фланге операции «Барбаросса». Это диктовалось и крайней необходимостью, возникшей при осуществлении операции «Марита» по оккупации Греции. Наращивание сил отставало от графика, и возможность переброски войск через Югославию становилась решающим фактором, если операция «Барбаросса» была запланирована на начало лета. Ожидалось, что контроль над Югославией сократит сроки кампании, позволив быстро оккупировать Салоники, и, таким образом, операция «Барбаросса» пойдет более или менее по плану{694}.
Милан Гаврилович, левый лидер Сербской аграрной партии, прибыл в Москву в июне 1940 г., вскоре после падения Франции, желая заручиться советской помощью, чтобы отдалить от Германии принца- регента Павла. Во время его первого визита в советский Наркомат иностранных дел он зашел так далеко, что настаивал на создании Балканского союза, руководствующегося славянофильскими идеями, в котором русский язык заменит различные славянские диалекты. Как заявляет в своих мемуарах генерал Судоплатов, он вместе с Федотовым, начальником контрразведки, «официально завербовал» Гавриловича{695}. Правда это или нет, Гаврилович в самом деле тесно сотрудничал с Кремлем, хотя его с самого начала подозревали в содействии Криппсу в попытках втянуть Советский Союз в войну с Германией.
Боясь провокации, русские вначале демонстративно сводили свои беседы с Гавриловичем к ряду «вопросов общего характера, в частности о славянской культуре, о значении славянского языка и т. п.»{696}. Находясь по существу в изгнании и в отрыве от своего министерства иностранных дел, Гаврилович постепенно внушил русским мысль искать поддержки у югославских военных, не одобрявших поворота правительства к Германии. Тайные переговоры в самом деле начались в Париже в конце сентября 1940 г,{697}; начальник югославского Генерального штаба, не теряя времени, представил список требуемых вооружений. Вновь назначенный югославский военный атташе был принят маршалом Тимошенко, наркомом обороны, и начальником Генерального штаба генералом Мерецковым — случай беспрецедентный{698}. После фиаско Молотова в Берлине предложения по поставке вооружений приняли более конкретные формы. Подполковник Божина Симич, сражавшийся вместе с Красной Армией в гражданскую войну, был выбран, чтобы возглавить военную миссию в Москве. Донесения советской миссии в Белграде свидетельствовали о настроениях «солдат и офицеров, открыто распевавших на марше и в казармах наши военные песни о Сталине»{699}. Пустили пробный шар и через югославское посольство в Анкаре. Германские гарантии Румынии несомненно сблизили две страны, преградив Советам путь на Балканы, полностью попавшие во власть Германии{700}.
Гитлер, однако, быстро принял меры, чтобы подавить в зародыше советское влияние в Югославии. Вскоре после визита Молотова в Берлин Цинкар-Маркович, югославский министр иностранных дел, отправился по дорожке, проторенной другими балканскими лидерами, в Берхтесгаден, где Гитлер предупредил его о панславистских амбициях русских, «заимствованных из завещаний Петра Великого и императрицы Екатерины»{701}. К тому времени, однако, подчиненность Югославии Германии уже была определена, как сообщал в Берлин германский министр в Белграде, «безоговорочным признанием военного превосходства Германии и растущим осознанием бессмысленности русофильских тенденций»{702}. На тот момент желание Гитлера пристегнуть Югославию к Тройственному союзу столкнулось с опасениями югославской армии, как бы Югославию не использовали в качестве плацдарма для вторжения в Грецию{703}. Расколу между военными и политиками суждено было сыграть главную роль в отношениях Югославии с Советским Союзом после драматического переворота в марте
