l:href='#c_979'>{979}. Димитрова Жданов предупредил, что Сталин считает «некритический космополитизм питательной средой для шпионов и вражеских агентов»; он ожидает «действительных перемен, чтобы не казалось, будто одежда сменилась, а внутри все то же самое. Это не должно выглядеть так, словно Исполнительный комитет Коминтерна распущен, но фактически продолжает существовать некий международный руководящий центр»{980}. Заявление Сталина о своей позиции в самое утро 22 июня показывает, насколько далеки были его мысли от революционной войны. Он с несомненным облегчением указывал Димитрову, что, хотя Коминтерн может еще функционировать «какое-то время… пусть партии на местах организуют движение в защиту СССР. Не поднимайте вопроса о социалистической революции. Советский народ будет вести отечественную войну против фашистской Германии. Насущная задача сегодня — разгром фашизма» {981}.
Глава 10
«Политика уступок агрессору»: новый германо-советский пакт?
Беспрецедентное появление Сталина на вокзале, чтобы проводить Мацуоку, свидетельствовало о всепоглощающем стремлении угодить Германии. Этот жест приобретал особое значение, поскольку стало известно, что Шуленбург, «встревоженный и терзаемый мрачными предчувствиями», в тот же вечер отбыл из Берлина, надеясь «предотвратить какое-либо поспешное и непродуманное решение»{982}. Именно Шуленбург был инициатором консультаций в Берлине, хотя и Риббентроп, и Вайцзеккер позднее приписывали себе авторство этой идеи{983} . Такая срочность диктовалась ясным пониманием того, что позиция Сталина относительно Югославии наконец снабдила Гитлера предлогом, чтобы дать ход планам разрешения конфликта с Советским Союзом силовыми методами. Обеспокоенные противники этого курса ненадолго сплотились в союз внутри Министерства иностранных дел. Гитлер, как и Сталин, пользовался своей властью, чтобы вбить клин между военными, политиками и государственными чиновниками{984} . Ни Риббентроп, ни Auswärtiges Amt{985} не знали, насколько далеко зашли военные приготовления, не говоря уже о директивах по операции «Барбаросса». Тем не менее, было достаточно ясно, что Гитлер потерял интерес к дипломатическому процессу и демонстративно держался в стороне от Министерства иностранных дел. Кроме того, в Берлине невозможно было не замечать все ширящихся слухов о скорой военной кампании, прямо отражавших сильнейшие подозрения Гитлера насчет Советского Союза{986}. В итоге сторонники Континентального блока теряли почву под ногами, но все еще искали способы добиться перемены решения.
Риббентроп, все больше оказывающийся в изоляции, неохотно присоединился к профессиональным дипломатам весной 1941 г. в последней, довольно жалкой попытке отговорить Гитлера от нападения на СССР. Делались разные спорадические и нескоординированные шаги, чтобы свернуть Гитлера с принятого им курса. И Вайцзеккер, и Риббентроп, видимо, надеялись привлечь на свою сторону союзников Германии по Оси, чтобы удержать его. Однако Гитлер скрывал свои планы от союзников, не допуская открытых дебатов по поводу его стратегии. Оппозиции оставалось действовать втайне, с помощью намеков. Например, Вайцзеккер постоянно намекал на возможность войны Дино Альфиери, итальянскому послу в Берлине (и влиятельному члену Фашистского совета в Риме). На встрече с Риббентропом 15 мая Муссолини заметил, что «ему кажется выгоднее политика сотрудничества с Россией»{987}, хотя явно наслаждался мыслью, что немцам могут «в России здорово пощипать перья»{988}. Возможно, большее значение имели попытки просветить Мацуоку, которого тоже намеренно держали в неведении относительно немецких замыслов во время его визита в Берлин. И Отт, германский посол в Токио, и адмирал Редер, главнокомандующий военно-морскими силами Германии, сговорились действовать в этом направлении{989}.
Шуленбург никак не мог поверить, чтобы Гитлер выбрал войну, и даже сомневался, «знает ли он о слухах насчет войны». Он презирал Риббентропа, которого обвинял в «систематических попытках изолировать от него Гитлера и сделать того зависимым от его собственных советов и предоставляемой им самим информации». С момента назначения Риббентропа Шуленбург обменялся с Гитлером лишь парой слов, когда они столкнулись друг с другом по чистой случайности во время визита Молотова в Берлин{990}. Прежде чем вернуться к своей миссии, Шуленбург совместно со старшими чинами своего ведомства: Хильгером, советником посольства, фон Типпельскирхом, его заместителем, и генералом Кестрингом, военным атташе, составил убедительный меморандум, в котором приводились доводы против вторжения в СССР. Следуя примеру Бисмарка, Шуленбург считал, что Россию и Германию объединяет желание помешать англосаксонскому блоку захватить власть в Европе. Поэтому он склонен был отмахиваться от слухов о войне как от «чистой фантазии», продукта английской пропаганды. Он твердо верил: «Все, чего Германия может добиться, воюя с Советским Союзом, можно гораздо легче и безопаснее получить путем мирных переговоров». Хотя Шуленбург разделял всеобщее убеждение, что вермахт сокрушит Красную Армию, он предостерегал: оккупация создаст в России неконтролируемый хаос. Лично ему не верилось, чтобы Гитлер начал атаку, «пока не разгромлена Англия». Россо, больший циник и меньший идеалист, хотя и разделял это мнение, высказал робкое предостережение, которое Шуленбург предпочел игнорировать: «Мы видели достаточно примеров того, что глупцы, которые нынче правят миром, способны на любое безумство»{991}.
Затем Шуленбург несколько подправил, как уже вошло у него в привычку, отчет для Вильгельмштрассе о пакте с японцами. Он составил его таким образом, чтобы подкрепить собственные рекомендации во время предстоящего визита в Берлин правдивым изложением взглядов Сталина. Он подчеркнул примирительный характер действий Сталина, передав его торжественные заверения, данные Мацуоке, что он «убежденный сторонник Оси и противник Англии и Америки». Далее Шуленбург вдохновенно описывал сталинскую встречу с Кребсом. Но главное — по его словам, Сталин специально нашел и его, демонстративно обнял за плечи и сказал: «Мы должны остаться друзьями, и вы должны теперь сделать все для этого!»{992}
Коллеги Шуленбурга в посольстве после его отъезда продолжали поддерживать его с помощью ряда телеграмм, в которых делался акцент на склонности СССР к сотрудничеству. 15 апреля они сообщили в Министерство иностранных дел, что русские теперь настаивают на разрешении спора о границах в Прибалтике в соответствии с предложениями, сделанными ранее посольством. Это является, указывали они, «безусловным признанием германских требований», и добавляли, что советская позиция кажется «весьма примечательной»{993}. Кстати, в тот же день было сделано предложение решить сходным образом пограничные споры с Румынией{994} . Днем позже Типпельскирх телеграфировал снова, по неясной причине не ссылаясь на мнение японского посольства в Москве, что пакт «выгоден не только Японии, но и странам Оси, что он благотворно повлиял на отношения Советского Союза со странами Оси и что Советский Союз готов сотрудничать со странами Оси». Он опять упоминал об экстраординарной сцене на вокзале в день отъезда Мацуоки, по его мнению, Сталин воспользовался случаем, «чтобы показать свое отношение к Германии в присутствии иностранных дипломатов и прессы»{995}. Неделю спустя он сообщил в Берлин, что отношения между Финляндией и Советским Союзом «недавно стали более спокойными» и русские больше не требуют концессий на никелевые месторождения в Петсамо {996}.
Когда Кребс пожаловался красноармейскому офицеру связи, что югославские офицеры по-прежнему появляются в Москве в форме, Гавриловича немедленно попросили убрать их из СССР. Как заверили Кребса,
