Примирительные шаги Черчилля показывали, по его мнению, что тот «маневрирует и выжидает. Таким образом, тенденция развития в настоящий момент, видимо, идет к окончательной победе линии на расширение войны, на вовлечение в войну СССР»{78}. Существовало опасение, как бы уверенность в неминуемом союзе между Советским Союзом и Германией не побудила англичан либо воевать с Советским Союзом, либо втянуть его в войну с Германией. Майский уже открыл Галифаксу, что «стремительность» германских завоеваний явилась «большим сюрпризом» для русских, которым «вовсе не улыбалось в будущем иметь своим ближайшим соседом мощную и победоносную Германию»{79}. Теперь Молотов требовал объявить «смешным и оскорбительным» предположение, будто Советский Союз добивается военного союза с Германией; «даже простачки в политике, — подчеркивал он, — не вступают так просто в военный союз с воюющей державой, понимая всю сложность и риск подобного союза». Далее Майский получил проект условий мира с Финляндией, разрабатывавшийся советскими военными как «единственная реальная минимальная гарантия безопасности Ленинграда». Майский должен был подтвердить намерение Советского Союза оставаться нейтральным до тех пор, пока Англия и Франция «не нападут на СССР и не заставят взяться за оружие»{80}. Просьба о посредничестве в диалоге с Финляндией сэра Стаффорда Криппса, воинствующего левого члена парламента, специально прилетевшего из Китая, который он посетил в ходе кругосветного турне, лишний раз свидетельствовала о затруднительном положении русских{81}. Коминтерн также был мобилизован на службу советской дипломатии, выступая с обвинениями Англии и Франции в том, что они «развязали войну с Германией и стараются расширить военный фронт с тем, чтобы превратить начатую ими войну в антисоветскую войну»{82}.
Страх перед войной с Англией заставлял русских стремиться к быстрому завершению войны с Финляндией и подписанию мира, желательно при английском посредничестве. Едва высохли чернила на соглашении, как внимание было привлечено к Турции и Балканам. «Странная война», по-видимому, давала Лондону возможность усилить тайный контроль и «нажим в той части света, которая в настоящее время закрыта для нас»{83}. Британский главнокомандующий уверял турок, что из-за германской угрозы Румынии и советской — Турции «жизненно важно, чтобы флот Его Величества мог беспрепятственно пройти в Черное море». Стамбул, напомнили им, всего в 300 милях от советской военно-морской базы в Севастополе, тогда как ближайшая британская база почти на 850 миль дальше. В тот момент турецкое правительство воспротивилось нажиму англичан, хорошо понимая, что заблаговременные обязательства могут стать нарушением конвенции в Монтре и сделать их воюющей стороной{84}.
Тем временем Кремль получал из разных балканских столиц донесения, описывающие возросшие усилия англичан направить Малую Антанту против Советского Союза, а не Центральных держав, как задумывалось первоначально. Постоянным мотивом стала роль Турции в облегчении переброски войск из Сирии и Египта «через Дарданеллы» при подготовке «новой Крымской войны»{85} . Подозрения настолько усилились, что Молотов запросил Актая, давнего и авторитетного турецкого посла в Москве, как интерпретировать «многочисленные поездки Вейгана в Турцию и путешествия членов турецкого правительства к советской границе, где они рассматривают стратегические районы». Как он может объяснить загадочное замечание своего премьер-министра, отрицавшего ухудшение отношений с Советским Союзом, что «мы живем в эпоху, когда все скрывают свои намерения»? Прежде чем Актай смог ответить, его вызвали для консультаций в Анкару, как раз когда были отозваны из Москвы английский и французский послы в знак протеста против финской войны{86}. Вскоре после этого просьба англичан о проходе флота через Дарданеллы попала в печать и этот вопрос был поднят в парламенте{87}. Би-Би-Си, весьма преувеличивая, сообщало о переговорах по созданию в Анкаре объединенного штаба для выработки пакта о взаимопомощи{88}. В Берлине немцы также продолжали играть на советских опасениях, рисуя мрачными красками воинственные замыслы англичан в отношении данного региона{89}.
Эти опасения усиливались с ростом слухов о намерениях Союзников разбомбить нефтяные промыслы Баку, которые давали 80 % авиационной нефти, 90 % керосина и 96 % бензина, производимых в СССР{90}. Еще раньше Шуленбург открыл Молотову, что французские войска в Сирии на деле предназначены для операций в Баку и были попытки договориться с шахом о перелете самолетов Союзников через иранское воздушное пространство{91}. В Лондоне на самом деле были приведены в готовность самолеты для совместного англо-французского рейда на бакинские нефтепромыслы{92}. Ожидалось, что их разрушение «окажет решающее воздействие на боеспособность советской армии и жизнь населения».
Возможный ответ Советского Союза на подобную операцию и тот факт, что она «неизбежно приведет к союзу между Германией и СССР», в расчет не брались. Фактически даже с явным сожалением отмечалось: «Чтобы предпринять прямую атаку на Кавказ, нам необходима причина для ссоры с Советским правительством, если только они не будут настолько глупы, чтобы дать нам реальный повод для военных действий против них»{93}. Главная сложность заключалась в отношениях с Турцией. Тогда как французы хотели заставить турецкое правительство пропустить бомбардировщики Союзников к Баку через свое воздушное пространство, англичане считали, что Турция «словно 'чека в колесе' этой части света и было бы рискованно 'грубить' ей, как другим нейтралам». Рено, французского премьер-министра, подобные соображения мало трогали. Он настаивал на своем требовании «перейти к действиям на Черном море» и даже полагал, что существенным фактором сдерживания против турецкого сговора с Советским Союзом была бы оккупация Бессарабии{94} .
Чтобы преодолеть сопротивление турок, Черчилль, как Первый Лорд Адмиралтейства, всячески поощрял Галифакса посетить этот регион. Он надеялся также, что Галифакс убедит турок разрешить британским субмаринам действовать в Черном море против германских и советских подлодок; он настаивал на необходимости таких действий с октября{95}. Перед отъездом Галифакс вызвал в Лондон для консультаций глав дипломатических миссий в Юго-Восточной Европе, прекрасно понимая, что подобное сборище невозможно скрыть и оно «даст конкретное доказательство нашего активного интереса к Балканам»{96}. Во время подготовки к консультациям германское вторжение в Данию и Норвегию привело к перестановкам в кабинете, усилив позиции Черчилля, который был движущей силой балканских планов{97} . На первый взгляд, Союзники стремились к консолидации «благожелательного нейтрального блока, чтобы предотвратить распространение войны на Балканы». Однако они понимали, что их преобладание па Балканах поведет к вражде с Советским Союзом, и выражали надежду, что Турция «поможет возможной интервенции Союзников, ради своего же блага», предоставив контроль над Проливами и разрешив свободный проход войск{98}. Забывая об опасности, надвигавшейся на Европу, Генеральный штаб отмечал «не слишком впечатляющие» спехи вермахта. Турции предназначалась роль важнейшего стратегического плацдарма Англии, без ее «активного сотрудничества будет трудно в случае необходимости предпринять активные враждебные действия против России, атаковать жизненно важные нефтяные месторождения на Кавказе»{99} .
Никто из послов не проявил энтузиазма по поводу бакинского проекта. Они не рассчитывали, что турки одобрят подобные планы, если только русские не двинутся за Дунай. Новые советские мирные предложения совершенно правильно объяснялись боязнью английских акций на Черном море. Поэтому, по инструкции Галифакса, переговоры о торговле, предложенные русскими, должны были вестись «сквозь зубы», таким образом, чтобы «не помешать нам позднее провести акцию на Кавказе, если турки согласятся
