войны, видел взрыв, благополучно пережил его и умер там же, в Тоцком, в 1992 году в возрасте 83 лет.
Я лично вместе с руководством был в эпицентре взрыва минут 20. Наверное, какую-то дозу я хватил, но небольшую. Я жив, здоров, мне уже 88 лет. Правда, некоторая патология обнаруживается в щитовидной железе. Но никакого лечения она не требует.
В Прибалтике
В самом конце 50-х годов мне довелось небольшое время прослужить в Прибалтике, где я был начальником Особого отдела по Прибалтийскому военному округу. По насыщенности войсками округ был очень большой: одна 11-я армия, дислоцированная в Калининграде, насчитывала в своем составе 9 дивизий, большинство из которых было полного состава. В составе армии находилась знаменитая Пролетарская дивизия, до войны находившаяся в Подмосковье.
Во время моего пребывания в округе пришло решение высших инстанций о сокращении Вооруженных сил СССР на 1 миллион 200 тысяч человек. В связи с этим началась активная работа по ликвидации ряда частей и увольнению людей из армии. Соответственно проходила работа и по увольнению офицеров особых отделов. Старались увольнять тех, у кого была относительно большая выслуга, а возраст позволял им получать пенсию. Под эти ограничения, как правило, подпадали самые честные, опытные работники, прошедшие войну. Буквально со слезами на глазах приходилось их вызывать к себе и объявлять об увольнении. Многие воспринимали эти обстоятельства как большую личную трагедию.
Запомнился связанный с увольнениями случай. Предстояло сократить начальника особого отдела одной из двух дивизий. Кого — должен был решить я. Особый отдел одной дивизии возглавлял Герой Советского Союза подполковник И.П. Герасимов — заслуженный боевой офицер, получивший высокое звание за героические бои под Сталинградом, пользовавшийся авторитетом среди офицеров. Другой Особый отдел возглавлял майор Судзиловский — человек нервный, требовательный к окружающим, но не к себе, по характеру, я бы даже сказал, — нахальный.
Когда я вызвал Судзиловского и в мягкой форме рассказал ему о сложившейся ситуации, он стал неожиданно резок и, амплитудно помахав у меня перед носом пальцем, заявил:
— Ничего у вас не выйдет, ничего!
Меня подобное поведение вывела из себя, и, перейдя на жесткий официальный тон, я объявил ему об увольнении.
Через неделю, после заседания Военного совета в Риге, ко мне подошел 1-й секретарь ЦК Коммунистической партии Литвы, в годы войны командир республиканского штаба партизанского движения, член ЦК КПСС, впоследствии Герой Социалистического Труда, член партии с 1920 года — А.Ю. Снечкус и задал мне вопрос о судьбе Судзиловского, предлагая не увольнять его.
Я внимательно его выслушал и возразил:
— С большим уважением отношусь к вашему мнению, но работник этот работает неважно, имеет характер нахальный, спористый, что недопустимо для оперработника, и если придется уволить И. Герасимова вместо него, то оперсостав меня просто не поймет.
А. Снечкус взглянул на меня с удивлением и сказал:
— Спасибо! Редко столь решительно не соглашаются с моим мнением, но ваши доводы показались мне убедительными.
Он протянул мне руку и добавил:
— Приглашаю вас на открытие ГРЭС в Каунасе, это будет незабываемое событие.
Я поблагодарил товарища Снечкуса, обещал непременно быть, и мы расстались.
К сожалению, загруженный делами, я не смог быть на открытии ГРЭС.
По этому поводу мне звонил Председатель КГБ Литвы Рандикявичус и, зная о моей загруженности, мягко журил меня за неявку. Он сказал, что А. Снечкус ждал моего прибытия и спрашивал: «Почему его нет?»
В то же время на территории округа развернулись громадные работы по строительству ракетных площадок. Работы эти, как правило, велись в глухих местах, покрытых густым лесом.
Офицеры с семьями прибывали в какой-то глухой и сырой лесной район, селились на хуторах у местных жителей. Снабжались, не всегда регулярно, военторговской передвижкой. Телевидение тогда еще не получило надлежащего распространения, и досуг организовывался непросто. Особый отдел направил в Москву соответствующее сообщение. Кроме того, жены некоторых военнослужащих, испуганные перспективами лесной жизни, написали письмо министру обороны Р.Я. Малиновскому с жалобой на сложные бытовые условия. Письмо было взято на контроль, и, когда позволило время, Р. Малиновский решил посетить Прибалтику и места строительства площадок. Время было выбрано удачное — где-то конец мая, и стареющий маршал, подобающим образом встреченный командованием, в благодушном настроении ездил по объектам, радуясь прекрасной погоде.
— Слушай! Это и я б тут жил. Работа рядом, рыбалка, охота, — шутил он, разговаривая с окружающими офицерами со свойственным ему грубоватым юмором.
В это время он заметил маленькую, лет трех-четырех, девочку, дочь одного из местных офицеров. Малиновский погладил ее по головке, взял на руки.
— Ну, рассказывай, как живешь? — шутливо спросил он девочку.
— Живу хорошо. Но раньше. лучше жили, пока в эту «дыру» не приехали.
— Почему ж «дыру»? Кто это так говорит? — нахмурился Малиновский.
— Мама говорит, — отвечала девочка. — Еще папа: ездим, ездим по Советскому Союзу и приехали к черту на куличики. Говорит, что мы у самого черта на рогах и что Макар сюда телят еще не гонял.
Этот разговор с ребенком оказал впечатление на министра, и вскоре были предприняты меры по строительству для офицеров капитального жилья и кардинальному улучшению снабжения.
С командованием тоже надо уметь устанавливать деловые отношения.
Некоторые командиры хотели подмять под себя «Смерш», другие с ходу встречали тяжелой информацией о негативных проявлениях в войсках, третьи, напротив, рисовали идиллическую картину, где оставалось только удалиться в райские кущи дружного сотрудничества, застолий и безобидных отчетов. Командование было едино только в одном: оно очень не любило, когда негативная информация доходила до высших командных сфер в Москве.
Будучи начальником Особого отдела Прибалтийского округа, я представил командованию округа серьезную информацию о негативном состоянии личного состава на строящихся ракетных базах. Командование округа этот документ сильно задел. Ведь ответственность за выявленные безобразия ложилась в первую очередь на него. В связи с этим командующий бурно высказал мне общее несогласие с предоставленной информацией, сказав, что какой-то «плюгавый» уполномоченный поднимает эти вопросы и, ориентируясь на них, мы вынуждены давать информацию на самый верх. При этих словах я встал и в довольно резкой форме возразил, что у нас нет «плюгавых» оперработников, что все они достойные и проверенные люди. Что фактически я считаю его заявление оскорблением особого отдела и выражением недоверия к информации, которая ему предоставлена. Поэтому я требую, чтобы он извинился и взял свои слова назад. В противном случае никакой информации о серьезных неблаговидных делах в войсках округа предоставлять ему не буду, а буду направлять ее прямо к министру обороны.
После моих слов командующий сразу поднялся, ласково сказал, что погорячился, что приносит свои извинения и просит не обижаться. После этого случая наши отношения вошли в норму (по крайней мере, внешне), а командующий с подчеркнутым вниманием стал относиться ко всей нашей информации.
Супруга моя плохо себя чувствовала во влажном прибалтийском климате, часто болела, и вскоре я был переведен в Южную группу войск. В Риге я был членом Коллегии КГБ Республики Латвия. Председателем КГБ Латвии был Верес, очень опытный и авторитетный руководитель. На заседаниях коллегии приходилось решать многие оперативные вопросы, относившиеся к Латвии. Но КГБ республики много помогал особому отделу в решении его нелегких проблем. А задач у особого отдела было много, и они решались в целом положительно, несмотря на объективные трудности и национальные особенности.
