– Воля ваша, Леонид Иванович, – глаза Смерть-девицы блеснули. – Хотелось соответствовать. Пан тоже «музыку» не любит, морщится. Знаете, вы с ним очень похожи… Ну идемте, здесь близко.
Леонид мельком отметил «Ивановича». С этим отчеством он вышел из питерского домзака, готовясь стать Фартовым. В справке об освобождении написали и печатью прихлопнули: «Пантелеев Леонид Иванович». Потом сыскари подлинные документы раскопали, и началась великая путаница. И фамилия другая, пусть и похожая, и отчество, и год рождения. На суде, когда к исключительной мере приговаривали, для пущей ясности оба отчества записали, одно так, второе в скобках. Какое именно, Леонид даже помнил.
Теперь шли рядом. «Шкет» уже не приплясывал, ровно шагал. Вот и переулок, в нем чернота плещется.
Девушка поглядела вперед, дрогнула губами.
– Не спешите.
Остановилась, прямо в глаза поглядела.
– Леонид Иванович, у меня вопрос, важный очень. Вы… Вы действительно Фартовый?
Глава 3
Сайхот
1
– …Продолжаю, господин Кречетов… В крае, то есть теперь в республике Сайхот, предусматривается созыв сейма во главе с председателем, именуемым чулган-даргой. Помянутый является лицом, объединяющим все хошуны, сиречь племенные и родовые территориальные единицы. Соответственно сейм представляет собой собрание руководителей вышеизложенных хошунов, именуемых нойонами. Он собирается ежегодно для обсуждения насущных проблем края, а также для избрания чулган- дарги. При упомянутом организовано управление с двумя помощниками, переводчиком и штатом чиновников…
Мерный негромкий голос походил на рокот дальнего барабана. Хотелось вскочить в седло и мчать, закрыв глаза, в любую сторону света, хоть в Монголию к товарищу Сухэ-Батору, хоть в Джунгарию к китайским милитаристам – только бы подальше, подальше…
Иван Кузьмич Кречетов подошел к открытому окну, полюбовался белыми вершинами, заступившими горизонт, вдохнул прохладный утренний воздух… И вправду, бежать бы, не оглядываясь, от всех этих бумажек. Нельзя, нельзя!.. Хоть и не война, а все равно, самое настоящее дезертирство выйдет.
Дезертиров бывший унтер-офицер Кречетов возненавидел еще в революционном 1917-м. Не воспринимал кавалер двух «егориев» подобную форму борьбы за народное дело. Если по безлюдью и брал «вышеизложенных» в отряд, то с немалым скрипом. На командные должности не ставил никогда.
– Внешняя атрибутика власти чулган-дарги согласно имеющимся инструкциям выражается в четырехугольной медной с позолотой печати с надписью на русском и монгольском языках: «Управляющий девятью хошунами Сайхота чулган-дарга». К ней прилагается шарик темно-коричневого цвета… В связи с последними событиями можно заменить монгольский язык на местное наречие, однако же во всем прочем я бы не стал нарушать традицию.
Голос-барабан загустел. Его бывшее высокородие статский советник Вильгельм Карлович Рингель традиции чтил свято, за что и был дважды ставлен к стенке. В последний раз – в 1919-м, когда «заячьи шапки» партизанского генерала Щетинкина, прорвавшись по инскому тракту в Сайхот, разнесли в кровавую капель отряд колчаковского есаула Бологова. Вильгельм Карлович, оружия в руки отроду не бравший, умудрился попасть в плен со всеми вытекающими последствиями. «Заячьи шапки», будучи злы, как черти, после неудачных боев на севере, не собирались церемониться с врагами, что в военной форме, что в вицмундире. Советник верховного комиссар Сайхотского края так и просился для показательного расстрела: очки золотые, голова бритая, усы тараканьи, вид надменный. Да еще в придачу «помянутый» вицмундир с орденами и прочими старорежимными висюльками.
От стенки Вильгельма Карловича отдирал лично Кречетов, сумевший объяснить суровым «шапкам», что и статские советники полезны для пролетарской диктатуры бывают. Особенно в тех случаях, когда на тысячу верст вокруг нет ни пролетариата, ни диктатуры, зато полно гаминов-китайцев, монголов, недобитых колчаковцев и просто разбойного люда. Русских же, считая с остзейским немцем Рингелем, кучка невеликая. А Россия далеко, за Усинским перевалом, за таежным морем.
– …Однако самостоятельность сейма и чулган-дарги должна быть ограничена. Оная ограниченность проистекает из самой природы протектората. Избрание чулган-дарги обязано сопровождаться утверждением результатов выборов в соответствующем ведомстве Российского государства. Прежде это было Министерство внутренних дел в Санкт-Петербурге, а с 1919 года – в Омске, теперь же, насколько я понимаю, сие стало компетенцией Народного комиссариата внутренних дел.
– Гражданин Рингель, – как можно мягче перебил разошедшегося советника Кречетов. – Мы же новое государство строим, можно сказать, народное, страну трудящихся сайхотов и примкнувших к ним товарищей-русских. А вы нам колчаковский проект предлагаете…
– Милостивый государь!..
Тараканьи усы дрогнули, грозным огнем сверкнули спрятанные за толстыми стеклами светлые тевтонские глаза.
– Я был направлен в Сайхот двадцать лет назад для защиты интересов России, чем в меру своих скромных сил и занимаюсь до сегодняшнего дня. Нашей с вами Родины, господин Кречетов, пусть она сейчас стала именоваться какой-то, прости господи, «Эсэсэсэрью»! А интерес России состоит в том, чтобы крепкой ногой стать в здешнем крае, отнюдь не допуская сюда ни китайцев, ни монголов, ни японцев. Сие возможно только при наличии доброго согласия с вождями инородцев, чьи интересы мы просто обязаны учитывать. Впрочем, если ваша «Эсэсэсэрь» пришлет сюда казачью дивизию с горной артиллерией, я согласен выслушать ваши доводы.
Иван Кузьмич вновь подошел к окну, поглядел на недоступные горы, представил, как здорово сейчас пройтись по тайге, хотя бы рядом с его Атамановкой… Дивизию сюда не пришлют – и полк не пришлют. Стоял в Сайхоте конный отряд Кости Рокоссовского в неполных двести сабель, так и тот отозвали. Воюй, как можешь, георгиевский кавалер Кречетов! Хочешь, сопливых мальчишек в бой веди, хочешь, сайхотам, отроду в армии не служившим, раздавай трофейные «арисаки». Мало «арисак», три сотни всего? А это уже ваши трудности, товарищ командующий, вы же сами предложили независимую республику утвердить…
Товарищ Кречетов коснулся лбом оконной рамы, прикрыл веки, чтобы горы не смущали.
Эх!..
не пропел – продышал, еле губами шевельнув. Но гражданин Рингель почуял.
– Я бы тоже мог что-нибудь исполнить, – донеслось из-за спины. – Хотя бы арию Каварадосси, которую сей герой перед расстрелом петь изволит. Господин Кречетов, положение очень серьезное. Вы все по тайге за хунгузами гоняетесь, ровно шериф из Северо-Американских Штатов за ирокезами. Дело, конечно, увлекательное…
Иван Кузьмич неспешно обернулся, поймав острый блеск стеклышек-очков. Хунгузов в этих местах отродясь не было. Гражданин Рингель, начинавший свою служебную карьеру в Харбине, изволил вспомнить молодость.
– А между тем руководство вашей «Эсэсэсэрьи» явно склоняется к передаче Сайхота правительству Внешней Монголии, потому как при власти там, видите ли, стоят боль-ше-ви-ки. Монголы-большевики, помилуй Бог! Посему, если мы в ближайшее время не примем Основной Закон, равно как принципы взаимоотношений с метрополией, не утвердим их согласно всем инструкциям и правилам в Столице, Россия рискует потерять эту землю. Может, это и в интересах Мировой революции, но отнюдь не в моих. И мне отчего-то кажется, что не в ваших тоже!..
Сайхот хотел отдать монголам товарищ Шумяцкий, вождь большевиков Сибири. У него был свой интерес – поближе сойтись с новым руководством Урги, которое регулярно клялось в своей горячей любви к «улан-орос», требуя за это не только золото и оружие, но и соседние территории. Дело не ограничивалось словами, монгольские конные сотни то и дело нарушали границу на юге и западе.
