недорастрелянных «спецов»: «Поберегла бы, девица, свою ретивость для семейной жизни!»
Когда передали, объясняться пошла, чуть не убила беспогонного – прямо при полковом комиссаре. «Спец» извинился, но мнения отнюдь не изменил.
Зотова открыла глаза, прогоняя глумливый блеск золотой обманки, и рассудила: так ей и надо. Однако и каяться не спешила. Щелкнуло начальство по носу, зато, что задумано, то и сделано, совесть чиста. Разве что следовало и вправду выправить пропуск и зайти в Патриаршую ризницу. А вдруг этот Грааль, будь он трижды неладен, на полочке рядом с княжьим потиром стоит, никем не узнанный, без таблички и надписи? Товарищ Соломатин, в существование Чаши Христовой не веривший, тем не менее такой вариант вполне допускал.
Пора была возвращаться к «стружке». Утром она получила целых четыре папки, успев просмотреть всего одну.
Комната Техгруппы встретила ее привычным стуком «ремингтона» из открытой внутренней двери. Товарищ Петрова на посту! Столы же пустовали, кроме крайнего справа, за которым сидела Сима Дерябина, маленькая, черноволосая, в старом перешитом платье, тоже черном. Работала – острый нос целился прямо в бумаги, словно желая к столу их пришпилить.
Сибирская подпольщица тоже на боевом посту.
Перед тем как они с Симой познакомились, Вася Касимов предупредил, чтобы Ольга не удивлялась и лишнего не спрашивала. Все равно не ответят.
В конце марта 1919-го в занятом колчаковцами Томске состоялась Всесибирская партийная конференция. Часть делегатов арестовали еще в дороге, поэтому приходилось соблюдать тройную осторожность. Член Сибирского областного комитета РКП(б) товарищ Дерябина отвечала за безопасность. Никто из участников не знал, где находится место проведения заседаний, поскольку попадал туда через две, а то и три нелегальных квартиры. Для верности решили никого не выпускать до самого конца работы – в том же помещении и спали, и обедали. Провала удалось избежать.
Предосторожности были не лишними – делегат от Челябинска оказался агентом контрразведки. Он и указал сыщикам на Симу. За ней установили слежку и вскоре арестовали – уже в Екатеринбурге, куда она приехала, надеясь перейти фронт.
Когда через несколько месяцев город заняли красные, Симу нашли в тюремной больнице. Она была жива, но могла лишь улыбаться, и то левой половиной лица. Правая часть тела оказалась полностью парализована, исчезла речь, плечи и спину покрывали глубокие, плохо зажившие шрамы.
Орден Боевого Красного Знамени РСФСР товарищу Дерябиной вручали в госпитале.
Паралич постепенно прошел, но правая часть лица оставалась недвижной, не восстановилась и речь. Приходилось писать самые нужные фразы на обрывках бумаги. Сима, оформив инвалидность, выпросила у знакомого трофейный револьвер и принялась приводить его в порядок. Стреляться из нечищенного оружия орденоносец Дерябина не считала возможным.
Друзья подоспели вовремя. Отняли револьвер, сумели успокоить. Симу устроили на тихую службу, где требовалось лишь подшивать бумаги. Девушка терпела, честно возилась с документами, но вскоре вновь начала подумывать о трофейном «стволе». К счастью, пришла телеграмма из Столицы. Руководитель Сибирского бюро товарищ Смирнов лично рекомендовал Симу для работы в аппарате Центрального Комитета.
В Техгруппе бывшей подпольщице поручали самые сложные дела. Два раза выписывали премию, а за один случай девушку благодарил лично товарищ Троцкий.
Ольга присела за свой стол, поворошила бумаги. Заниматься «стружкой» совершенно не хотелось. Товарищ Зотова воззвала к собственной сознательности, протянула руку к ближайшей папке…
Ай!
Маленький, сложенный из бумаги «голубок» клюнул точно в запястье. На миг почудилось, будто она снова в гимназии. Классная дама на миг отвернулась…
Кто у нас тут такой меткий?
Орденоносец Дерябина подмигнула левым глазом и приложила палец к губам. Ольга встала, оглянулась для верности. А нет ли в комнате белогвардейского шпиона? Не обнаружив такового, подошла.
– Случилось что, товарищ?
В руках у бывшей подпольщицы – небольшой конверт. По желтой бумаге – неровные карандашные буквы. «Техническая группа. Товарищу Зотовой О. В.». Ни входящих, ни исходящих, ни номера.
Ольга взглянула недоуменно. Сима, улыбнувшись, кивнула на одну из папок. Открыла, ткнула в середину пальцем. Никак внутрь вложили? Давненько такого не бывало!
Между тем Дерябина взяла карандаш, пододвинула маленький лоскуток бумаги…
«Если надо, обращайся!»
Ольга, поблагодарив безмолвным кивком, отошла на шаг, взвесила конверт на ладони. Не иначе кто-то по старой памяти решил про «культ личности» написать.
Ошиблась. Письмо оказалась коротким, всего три строчки.
«Верстовский и Нащокин, Андреевский храм.
Подруга моряка, вернувшегося из страны, где перевал несет беду, и тот, кому правая часть мира темна.
Вместе пришли, уехали вместе».
Ольга, спрятав послание, добралась до ближайшего стула, но садиться не спешила. Правая часть мира была темна, левая тоже. Почему-то подумалось о карте острова Сокровищ, а заодно о Пляшущих человечках англичанина Конан Дойля. Если это розыгрыш, то дурацкий. Верстовский – композитор, «Аскольдову могилу» написал, Нащокин – Пушкина друг…
Легкое прикосновение к плечу. Сима, незаметно оказавшаяся рядом, глядела вопросительно.
– Шутки шутят, – прохрипела кавалерист-девица, игнорируя всякую конспирацию. – Высокое дерево, понимаешь, на плече Подзорной Трубы, слитки серебра в яме, йо-хо-хо и бутылка рома.
Достав листок, вновь взглянула на три короткие строчки. Чушь! Пожала плечами, отдала письмо подпольщице.
– Может, тебе интересно будет?
Для себя уже решила – разыграли. Скучно товарищам глупые письма читать, сами решили за дело взяться. А может, ее подбодрить задумали, романтики в служебный быт добавить?
Сима уже сидела за столом. Бумаги отодвинула в сторону, письмо прямо перед собой уложила. В руке – карандаш, бледные губы сжаты. Интересно, что она там увидеть могла?
Удивлялась Ольга недолго. Резкий жест рукой, нетерпеливый взгляд. Остроносая что-то учуяла.
Товарищ Зотова, послушавшись, вернулась обратно к столу. Что с письмом? Первая строчка карандашом обведена. Неровный тонкий овал… Грифель завис над бумагой, подчеркнул слово «Андреевский».
– И что с того? – не поняла замкомэск.
Карандаш, явно возмутившись, дернулся, нарисовал два креста с перекладиной – и возле Верстовского, и возле Нащокина. Померли, значит. Затем скользнул под овал, впился в бумагу:
«Ваганьково! Кладбище!»
Ольга лишь рот раскрыть сподобилась. Вот оно, значит, что! Сама она родом не из Столицы, на Ваганьковом бывать не приходилось, какой там храм (сейчас уже закрыли, поди!), знать не могла. Но и Сима не местная, из Сибири приехала.
Ну, молодец!
Карандаш между тем обрушился на вторую строчку. «Моряк», «страны», «перевал». «Перевал» – подчеркнуто дважды.
– Не понимаю, – честно призналась Ольга. – Плохой перевал, беду несет.
Карандаш вновь впился в бумагу. На этот раз буквы оказались иностранными: «We took our chanst among the Khyber 'ills»! Зотова еле успела сообразить, что это не французский, а карандаш успел подсказать: «Хайберский перевал! Киплинг! Афганистан!»[15]
Совсем непонятно! Киплинг – как известно, бард империализма, во время Гражданской призывал поливать Россию бензином, чтоб горела ярче[16]. Но удивляться было
