неуместно-щегольских для этой безумной сцены, неподвижно лежало тело мужчины.
Одинцов и сам не смог бы сказать, когда успел избавиться от перчаток, но к шее Мэри прижались уже голые пальцы.
— Жива! — выпалил он. — Потерпи, потерпи, сейчас мы тебя снимем… — он прикоснулся было к ее спине и тут же отдернул руку, словно обжегшись. На ладони была засыхающая кровь. — Да Фадеев же!
— Тихо ты, — прошипел тот, торопливо выгружая из широкой перевязи все необходимое на стоящий поблизости стол. Лежащий на нем хлыст Савва смахнул на пол и зло наступил каблуком, как на ядовитую змею. — Не ори, ей сейчас даже от громкого звука может стать хуже. Афоня, нет! Не смей!
Потянувшийся было к карабину Кречетов недоуменно оглянулся:
— Почему?
— А как ты ее положишь? Живого места же нету, дай я хоть спину обработаю, — он подошел к Мэри сзади и принялся за дело, продолжая говорить, словно стараясь словами отгородиться от того, что видели глаза. — Ее сейчас даже на руки взять нельзя. Вынь эту хрень изо рта, раз уж помогать взялся. А ты, Федя, приподними ее, аккуратно, только чтобы снять нагрузку с рук. И придержи, чтобы она, не дай бог, не ткнулась в твою броню, ей и так хватит выше крыши. И найдите кто-нибудь одеяло или простыню… да хоть занавеску… что-то, во что можно завернуть, одеть-то не получится.
Донцов тут же выскочил за дверь, а Федор послушно обхватил девушку правой рукой чуть выше колен и поднял над полом. Одновременно он левой ладонью уперся, старательно избегая ожогов, в ключицу, не давая телу наклониться вперед. Фадеев прижимал к спине шприц-тюбики в каких-то ему одному известных точках, наклеивал пластыри, распылял искусственную кожу уже из второго по счету баллончика. То, что он при этом цедил сквозь стиснутые зубы, даже привычного ко всему Одинцова заставляло время от времени вздрагивать. Савва всегда был по меркам десанта тихоней и идеалистом, но теперь являл собой ярчайшую иллюстрацию к поговорке «Не будите спящую собаку!».
Вставший на четвереньки Борюсик решил под шумок смыться и бочком-бочком начал смещаться к двери, но его движение было прервано ботинком Терехова. Ударил лейтенант от души: пленный охранник отлетел шага на три, врезался в стену и бесформенной грудой свалился на пол.
— Повеселиться, значит… — пробормотал Терехов. — Повеселиться… А с этим что? — гадливо бросил он в сторону всеми забытого тела у ног Мэри, которое Одинцов попросту отпихнул в сторону, чтобы не мешало. Кречетов наклонился, перевернул мужчину на спину, одобрительно присвистнул и поднял голову:
— Падаль, господин лейтенант. Как есть падаль. Судя по всему, — он снова нагнулся, всматриваясь, — сукину сыну сладенького захотелось. И он освободил ей ноги, выпрямился и встал почти вплотную. К бельтайнскому пилоту. Кретин.
— И как, по-твоему, она это сделала? — Терехов подошел поближе.
— Как учили, похоже. Смотрите, — Кречетов быстро обозначил ладонью точки ударов. — Правой, левой, правой. Сначала в пах, потом в лицо, чтобы разогнулся и сделал шаг назад, а потом мыском ботинка в висок. Ботинок с титановой прокладкой, висок в кашу… Сами видите.
— Да уж вижу… Фадеев, что там у тебя?
— Почти готово, господин лейтенант. Еще немного… Все, снимаем.
В углу комнаты стояло что-то вроде топчана, и на нем вернувшийся Донцов уже расстелил невесть где раздобытое одеяло и свежую простыню.
— Федор, повернись немного влево… молодец… теперь стой ровно, я сейчас руки отпущу, а ты подхватишь под плечи… ага… с грудью осторожнее… давай потихоньку… клади.
Одинцов бережно опустил Мэри на топчан. Кречетов, порывшийся в карманах трупа, быстро отомкнул наручники найденной там ключ-картой, и руки девушки осторожно уложили вдоль тела. В тот момент, когда Фадеев уже заканчивал обрабатывать ожоги, она вдруг вздрогнула и приоткрыла глаза. Разбитые губы почти беззвучно шевельнулись:
— Кто?.. — но Савва ее услышал.
— Тише, Мария Александровна. Свои. Молчите, вам нельзя напрягаться.
— Да… уж… намолчалась…
— Понимаю. Пить хотите? Впрочем, что это я… Просунув руку под простыню, Фадеев приподнял затылок Мэри и поднес к губам протянутую лейтенантом флягу. Она сделала несколько глотков и благодарно кивнула. Рядом мялся Одинцов.
— Это… Савва… может, самогону?
— Сдурел? — прошипел медик, не поднимая головы и начиная разбираться с порезами на ногах. Остатки брюк он просто обрывал и нетерпеливо отбрасывал в сторону. — Я ей столько всякого и разного вколол, что если для комплекта еще твое пойло добавить, она прямиком на небеса отправится. Ты давай готовься. Я сейчас закончу и понесешь. В коридорах с носилками не развернешься, узко… и в катере их не закрепить… да и нету тут носилок, на руках придется. Интересно, что там с погодой? Господин лейтенант, надо бы дать знать на «Александр». И с доктором Тищенко я бы хотел проконсультироваться.
Никита маялся. Больше всего ему хотелось быть сейчас на Черном Кряже. Или хотя бы в рубке. Вместо этого он сидел у себя в кабинете и в ожидании новостей в сотый, наверное, раз ободрял нахохлившегося у стола Тедеева, поднявшегося по приглашению контр-адмирала Корсакова на флагман. Умом генерал понимал, разумеется, что в его возрасте и положении возглавлять высадку десанта нонсенс, так то ж умом…
— Тяжко это, Никита Борисович… Тяжко чувствовать себя бесполезной старой развалиной.
— Алан Хазбиевич, ну что вы такое говорите! Все бы молодые так быстро ориентировались в обстановке!
— Эх, Никита Борисович, вашими устами — да мед бы пить…Только разве я не понимаю, что мне уже в катерах с орбиты не сваливаться…
И так по кругу. До бесконечности. Как, интересно, этот причитающий зануда ухитрился до генерала дослужиться? И ведь не где-нибудь, в десанте! А теперь он еще и наместник. Бедный Орлан. Ну вот, опять завел свою шарманку. Ох, да когда ж это все…
Стационарный экран в кабинете осветился. Каперанг Дубинин — воплощенная невозмутимость — коротко отдал честь и самым официальным тоном доложил:
— Ваше превосходительство! Группа лейтенанта Терехова сообщила об успешном завершении миссии. Графиня Сазонова в самое ближайшее время будет доставлена на борт «Александра».
— Принято, — бросил Никита, отключил связь и с силой потер лицо ладонями. Когда он поднял голову, то увидел, что Тедеев смотрит на него с едва заметной усмешкой. Ни следа уныния ни во взгляде, ни в осанке не осталось.
— Прости мне, Никита Борисович, мое лицедейство, — пророкотал он, переходя на «ты» и кладя руку ошарашенному Корсакову на плечо. — Прости великодушно. Пока ты был вынужден старого дурня утешать, тебе мысли всякие в голову не лезли. Встречать-то отправишься? Да ты кури, кури, я пока с полицией да с безопасностью свяжусь, рапорты приму…
Он отошел в сторону, негромко отдавая распоряжения в коммуникатор, и контр-адмирал поспешил закрыть рот. Что, Корсаков, получил? Сделали тебя, как мальчика. И поделом. Это что ж у тебя на лице написано было, Никита, что абсолютно посторонний человек прочитал без дешифратора?!
Гроза ушла в сторону океана. Дождь стих, и поддатый истопник-ветер уже вовсю раздувал угольки далеких звезд, встряхивая перед просушкой тяжелые мокрые тучи. Предупрежденный лейтенантом Горелик посадил катер совсем близко от того входа в комплекс, через который проникла внутрь группа Терехова. Сам Даниил прошел вперед, чтобы лично доложить обо всех обстоятельствах командовавшему операцией майору Стерлигову. Тот выслушал подчиненного, стиснув зубы так, что побелели скулы. Терехов постарался сделать свой доклад максимально кратким и сухим, но взгляд Стерлигова не сулил ничего хорошего согнанным в кучку охранникам шахт. Шахтеры, судя по всему, были кем-то вроде рабов. Опустившиеся люди, которых в случае исчезновения никто и не подумал бы искать. А вот охрана явно состояла из вольнонаемных. Поэтому их стерегли куда тщательнее, чем толпу безучастных ко всему мужиков с усталыми
