«крышу». — Ты еще кошмара не видел. Балансы, дебеты, кредиты… Наивный!
И вылетал за двери, на ходу отдавая распоряжения своим добрым молодцам.
— Мне даже интересно, как долго система продержится в таком виде? — Гельфер подергал себя за ус. — Это не система. Это хаос. Скажу больше — это бардак. Это даже не бардак — ни в одном порядочном бардаке не будет такого бардака.
— Ты когда-нибудь был в бардаке? — насмешничал Калинин. Гельфер слыл настолько прекрасным семьянином, что Тоцкий публично заявлял, что и в браке Артур остался девственником. — Ты радуйся. Ты на этом хаосе деньги зарабатываешь?
— Инфаркт я на этом всем зарабатываю, — ныл Артур. — Это афера!
И он был близок к истине. Это и была афера, только государственного масштаба. В стране, где официально никогда не было ни бедных, ни богатых, где организация кооператива считалась признаком чрезвычайной предприимчивости, а воровство — единственным способом обогащения, шло первоначальное накопление капитала. И в этой стране уже были и бедные, и богатые. Только, на тот момент, мало кто об этом знал.
Костя хорошо понимал, что сутью новой системы и есть видимое отсутствие системы. Как иначе отгрызть от жизни свой кусок? Но этот хаос, на самом деле, сложный, саморегулирующийся механизм, отсеивающий и беспощадно сминающий слабых и неприспособленных. Этот хаос не знает жалости. Он не прощает ошибок. У него свои антитела — в золотых цепях, кожаных куртках и турецких «адиках». И в мундирах при погонах, под которыми те же золотые цепи. И эти «фаги» сжирают все, до чего могут дотянуться — жадных, слабых, совершивших ошибку и просто оказавшихся рядом.
Поэтому главная цель — выжить. Удержаться. Не утонуть в этом мутном потоке. А, по возможности, лавируя, ухватить свой кусок. И не превратиться в мутантов, которые, нацепив красные пиджаки, нарезали круги вокруг банка днями и ночами, включая выходные дни и общенародные праздники.
Тигр умер. Наступило время шакалов. Но самые удачливые и умные из них, со временем, презрев законы эволюции, превратятся в тигров. Только тигров будет много и борьба за вершину горы вступит в новую фазу.
— Ты упрощаешь. — Говорила Диана, сидя напротив него поздно ночью, на их кухоньке, когда Марк уже давно спал и видел третий сон. Костя часто ужинал после полуночи — раньше он домой не попадал. — Ты все упрощаешь, мой умный муж. У Алена Рене был когда-то такой фильм… «Мой американский дядюшка», кажется. Видел?
— Не помню, малыш. Я после десяти вечера уже ничего не помню.
— Сейчас вспомнишь, если видел. Там люди, их жизнь, сравниваются с действиями крыс, на которых проводят эксперименты. На уровне основных рефлексов. Вспомнил?
— Очень смутно. Что-то читал, кажется. Такие эксперименты и сравнения раньше были очень популярны. Ну и?
— Если честно, то, на первый взгляд, очень похоже, что Рене прав, когда сравнивает людей с животными. Выходишь — просто ошарашенный. Если не задумываться и не пытаться противоречить. — Она прищурилась и хитро посмотрела на него, ожидая встречного вопроса. Костя, естественно, игру поддержал.
— А если пытаться?
— Тогда — у людей все гораздо сложнее. Хотя суть — та же. Инстинкт самосохранения, инстинкт размножения…
— Тогда в чем различие?
— В сфере эмоциональной. Отбрось её — и все наши действия чисто рефлекторны. Без нее — мы животные — и всё!
— Понимаешь, Ди, я каждый день сталкиваюсь исключительно с рефлекторной схемой. Идет борьба за выживание. Цель — власть, деньги, еда, выпивка, хороший секс. Вот все, что интересует людей. Власть — всегда на первом месте. Остальное — тасуй, как хочешь. Рефлексы, просто рефлексы! Причем всего хочется так сильно, что даже рефлекс самосохранения отступает. Помнишь, в детстве были картинки-шарады — найди десять отличий? Я не найду. Крысы, шакалы, обезьяны — назови, как угодно. Разница, наверное, тут ты права — в эмоциональной сфере. Только самой сферы-то — нет. И не предвидится.
— А ты? Твоя компания? Тоже на уровне рефлексов?
— Сейчас? Наверное — да. Мне некогда задумываться. Я в гонке. И Артур. И Миша. И Андрюша. Нам нужны безошибочные рефлексы. На терзания нет ни сил, ни времени. Мы — машина для производства денег. Инструмент для скупки предприятий. Прачечная. Мы обязаны быть предельно функциональны.
— Ты — и машина. Я думала, что это несовместимо. Разве я за машину выходила замуж?
— Считай, что у меня раздвоение личности. Для тебя и Марика я не машина. У крыс бывают раздвоения личностей? Что там говорил твой Рене по этому поводу?
Он подошел к окну. Набережная была полутемной. За полосой бетона угадывался Днепр, недавно взломавший зимний лед. Прорезав полумрак фарами, по дороге проехала машина. Диана подошла сзади и обняла его, прижавшись к спине Кости всем телом. Несколько минут они стояли молча, глядя в ночь за стеклами.
— У крыс нет личности, Костя. И у шакалов нет. И у тигров, хоть они могучие и смелые. Только у человека.
— Значит, я пока еще человек.
— Ты мой самый лучший человек. Ты сомневаешься, переживаешь, боишься, в конце концов.
— Есть только две вещи в мире, которых я боюсь, Ди. Потерять вас. И потерять себя.
Он повернулся к ней лицом и посмотрел в глаза. Это был взгляд прежнего Краснова. Того, которого она полюбила почти семь лет назад.
— Значит, — сказала Диана, — страхов у тебя добавится.
— Почему?
— Ты что, совсем ничего не замечаешь?
— Нет, — казал Краснов с недоумением. — А в чем дело?
— Господи, Боже мой, — подумала Диана, — ну, почему мужчины никогда не могут хотя бы немного подумать о чем-то, кроме своих проблем?
— Дело в том, мой обожаемый муж, что мы уже десять недель ждем второго ребенка.
На то, что бы выносить и родить ребенка надо 9 месяцев. Иногда — меньше. Иногда — чуть больше. На то, чтобы убить человека, нужно несколько секунд. Этому можно не учиться, хотя этому учат. Без специальных знаний, это может быть сделано неэффективно, но на конечный результат, все таки, не повлияет. Убить может каждый. Осознанно, случайно, в порыве гнева, в состоянии аффекта. И каждый, конечно, может быть убитым — как кому повезет. У людей прошедших специальную подготовку, шансов умереть по чужой воле значительно меньше. Но никто из них не застрахован от случайности.
Тот, кого Диана окрестила Болеком, был профессионалом. За плечами у этого парня была одна война, один региональный конфликт, служба в милиции и безопасности «СВ Банка». Он был человеком бесконечно преданным лично господину Лукьяненко, недалеким и малообразованным. В жизни его интересовал только спорт и, иногда, женщины. Лучше — проститутки, хлопот меньше. И, чтобы не платить. Не платить он научился еще в ППС. Зачем? Власть ни за что не платит.
Он любил свою мать, хотя видел редко. Почему-то, вспоминая ее, он всегда представлял себе её руки. Большие, теплые и красные от стирки. И запах хозяйственного мыла. И вкус вареников с вишнями и домашнего кваса. Слово «мама» означало слово «дом». Постель с пуховым одеялом. Старый холодильник с пожелтевшей от времени эмалью. Дощатые полы со скрипом.
К отцу относился равнодушно — что с него возьмешь. Работяга. Завод, пивная, дом, опять завод. Не жизнь — каторга. Лошади так не живут. Он почти не вспоминал о нем. Незачем.
Убивать он не любил. Но приказ, есть приказ. Надо — сделаем. Жалости не испытывал. Отвращения тоже. Это в первый раз, застрелив юношу-моджахеда в свои неполные 19 лет, он блевал за стеной сакли до боли, до желчи.
Тогда он успел первым. Был — даже не переулок, так, проход между двумя мазанками. Красная с желтым пыль, удушающая жара. И этот пацан с древней английской винтовкой «Спрингфилд». Два метра расстояния и ни секунды на размышление. Ему повезло — короткий «АК-74» более удобен в ограниченном
