— Как перст.
— Врет ведь, — сказал эксперт Миронову.
— Вру, — отозвался Тоцкий, — естественно. И комментариев не будет. Я был один. Исходите из этого.
Криминалист недоуменно посмотрел на Тоцкого, пожал плечами и прошел в дом. Судя по выражению лица Ружина, ему возвращаться в помещение не хотелось, но когда в дверь шагнул Миронов, он, глубоко вздохнув через стиснутые зубы, с присвистом, шагнул вслед.
Андрей сидел на нагретых солнцем ступеньках, курил, смотрел, как катится к закату солнце, и старался не думать о том, что происходит там, внутри. Не думать получалось плохо. Он слышал голоса из-за неплотно прикрытой двери, клацанье затворов фотоаппаратов, шаги. Потом из дома пробкой вылетел не выдержавший зрелища Ружин, заметался по крыльцу, зажимая рот руками, и метнулся за угол, по бетонной дорожке.
Тоцкий закрыл глаза свободной рукой и замер, чтобы ничего не видеть и не слышать. Он чувствовал, что может разрыдаться. Последние десять часов, несмотря на внешнюю браваду, стоили ему огромных усилий. Он всегда считал себя достаточно сильным человеком, но узнавать, где предел его возможностей, ему не доводилось.
И сейчас, он, похоже, нащупывал последнюю грань, за которой могло быть все, что угодно. Истерики, слезы, бешенство или сухое, как воздух пустыни, безразличие. Опустошенность.
Когда он открыл глаза Миронов сидел рядом с ним, понурившись и опустив руки между колен.
— Это точно Гельфер? — спросил он, негромко.
— Точно.
— Сейчас опознать невозможно. Жена в Москве. Вызовем, конечно. Но это сутки, как минимум. Может быть, она? По шрамам? Особым приметам? У него были какие-нибудь особые приметы?
— Он был очень хороший, порядочный и добрый человек. И очень умный. В отличие от тех, кто его убил.
— Я не об этом.
— А я об этом.
— Ты готов произвести официальное опознание?
— Да, готов.
— Даже не зная особых примет?
Тоцкий поднял на собеседника глаза.
— Я знал его шестнадцать лет. А последние пять проводил с ним больше времени, чем ты с семьей. Иногда — по двадцать часов в сутки. Как ты думаешь, я могу его узнать, — он запнулся, — даже таким?
— Наверное — да.
— Точно — да.
— Там следов — куча. Земля на полу. Юра говорит, что минимум трое заносили тело.
— Юра — это тот, длинный?
— Юра — это наш начальник ЭКО.
— Ему придется смириться с мыслью, что я все делал сам.
— И мне?
— И тебе.
— А кто его убил — скажешь?
— А ты поверишь?
— Не знаю. Смотря, что скажешь.
— Правду скажу.
— Говори, я слушаю.
— Был у нас такой начальник службы безопасности, Лукьяненко, — сказал Тоцкий и умолк.
На крыльцо вышел криминалист Юра.
— Под деревом я нашел гильзы, — сказал ему Тоцкий, глядя снизу вверх, в пол оборота. — Там и оставил. На стволе — следы пуль и крови. За домом — тоже куча следов. Можешь послать своих, пусть смотрят.
— Спасибо на честном слове, — мрачно пошутил криминалист, — без тебя бы не сообразили. Ты кто — банкир или Пинкертон. Следы, понимаешь ли…
— Обвиняемый я, — отшутился Тоцкий.
— У тебя размер ноги, какой? — спросил Юра. — Сорок два?
— Сорок два, — подтвердил Андрей.
— Со следами земли там еще две пары, сорок пятый и сорок четвертый. Слышь, обвиняемый?
— Я все делал сам, — повторил Андрей упрямо.
— Ну, тебя, — отмахнулся Юрий мосластой рукой, — все равно узнаем. Там следов, как у Жучки блох.
Он огляделся.
— Скоро сумерки. Спешить надо. Мы на яму и возле дома. А то в темноте не наищешься.
— Там, у ямы, и днем темно, — предупредил Тоцкий.
Они опять остались вдвоем.
— Ты прикрываешь кого-то? — спросил Миронов.
Андрей не ответил.
— Рано или поздно, — сказал чекист, — тебе придется что-то говорить. Уж поверь.
— Весь вопрос в том — рано или поздно. Я выбираю — поздно. А в моем случае — это почти «никогда». Знаешь, Александр Сергеевич, я бы тебе и о Гельфере ничего не сказал бы, но не хочу, чтобы все у них прошло тишком-нишком. Только опасаюсь, что и это вопрос не твоего уровня. Прикажут — забудешь и то, что только что видел. Служба у тебя такая.
— Если ты будешь говорить загадками, то мы каши не сварим, — сказал Миронов. — Я, кстати, не могу сказать с уверенностью, что это тело — твой коллега.
— Тогда через сутки и поговорим, раз ты не уверен. Ты что, не видишь, что здесь произошло?
— Вижу. Была перестрелка. Вижу следы крови на втором этаже, в гостиной. Вижу труп неизвестного мужчины на кухне первого. Вижу следы крови у дома. Я много чего вижу. Но, как я могу делать выводы, если ты отказываешься мне хотя бы что-то объяснить? Я не из «убойного», это не моя компетенция, понимаешь? Я, вообще не должен был этим заниматься — есть соответствующие службы.
— А я — в твоей компетенции, Миронов? — спросил Тоцкий со злостью. — Ты уверен, что я в твоей компетенции?
— Давай, Андрей Викторович, сделаем так. Ты скажешь мне то, что считаешь нужным. Пока.
— Пока? — переспросил Андрей.
— Пока, — подтвердил Миронов. — Ты допускаешь ведь, что твое мнение может измениться? Со временем?
— Вот это вряд ли. Скорее, твое мнение может измениться.
Они замолчали, ожидая пока мимо них пройдут эксперты, вышедшие из дома.
— Возможно, — согласился Миронов. — Заметь, я не прошу у тебя о доверии. Я хочу только услышать твой рассказ о произошедшем. Меру своей откровенности ты выбираешь сам. Я даже не буду задавать тебе сакраментальный вопрос — кто такие «они», которых ты хочешь вывести на чистую воду? Просто скажи мне, что здесь произошло сегодня?
Андрей смотрел на этого румяного СБУшника, и лихорадочно просчитывал, что он может рассказать, а что должен утаить, во что бы то ни стало. Было совершенно понятно, что скрыть присутствие здесь Виталия и его команды не удастся. Но и говорить о них и их роли в событиях этого утра он не станет. Пусть сами думают. Информация о Диане и детях никому не повредит, кроме тех, кто продумывал легенду об их бесследном исчезновении.
Костя официально мертв, и тут ему надо молчать, поскольку только он, МММ и его люди в курсе того, что сообщение о его смерти в Берлине — «утка». Смерть Лукьяненко? Пока надо молчать. Молчать про тела, скрывшиеся в зеленовато коричневой жиже болота. Молчать про машины, канувшие в черной, глубокой воде озера. Их нет, и не было. Но это и было единственным доказательством правдивости его
