— Как он? — спросил Кац.
— Спрашивай меня, — отозвался Шагровский. — Я же пока не умер.
Рувим бросил быстрый взгляд через плечо и улыбнулся.
— Как ты?
— Бывало лучше…
Голос у Валентина был слабый, но чувствовалось, что говорит он уже не через силу.
Голова Шагровского лежала на коленях Арин. Они вдвоем расположились на просторном заднем сидении «ниссана», оставив профессора за рулем. Джип мчался по новому скоростному шоссе на северо- запад. Несмотря на ночное время, машин, что встречных, что попутных, хватало.
— Ты, племянничек, в рубашке родился, — резонно заметил Кац и ловким движением вскрыл банку «энергетика». — Уж не знаю, кто тебя хранил, но то, что без чуда не обошлось… Арин, через полчаса нужно будет сделать ему укол. Там в сумке шприцы, что Стеценко дал. На ходу справишься?
— Конечно…
— Вот и отлично! Дорога хорошая, почти не трясет и не бросает. Будем надеяться, что кровотечение не откроется… Ох, черт… Как же спать хочется!
Рувим сделал из банки с «Red Bull» несколько больших глотков и водрузил ее в подстаканник.
— Молодежь! Не молчать! Разговаривайте со мной…
— Может быть, я сяду за руль? — предложила Арин.
— Обязательно, — согласился профессор. — Когда я совсем сдыхать начну, тогда и сядешь… Если Валентин порадует меня рассказом о своих приключениях, то еще часа полтора-два я продержусь. Но если вы будете молчать, ребята, ничего хорошего не ждите… Валек, ты как? Говорить можешь?
Шагровскому тоже больше всего хотелось закрыть глаза и уснуть — он чувствовал себя, как попавший под велосипед суслик, потрепанный, но все-таки живой.
— Конечно могу, Рувим.
Рассказ, правда, получился недолгим. Свое путешествие по подземным галереям, и вообще все, что происходило с ним после смертельной схватки, Валентин помнил урывками. Какие-то одиночные кадры, обрывки, словно в фильме, смонтированном безумным режиссером — многие лишенные резкости и цвета, некоторые без звука… Плохо ли, хорошо ли, но по этим обрывкам можно было восстановить цепочку событий — пусть неполную, но дающую представление о том, что Шагровскому пришлось увидеть и пережить.
Пока он говорил, прерываясь на то, чтобы омыть пересыхающее горло несколькими глотками воды, Арин придерживала ему голову. Колени у нее оказались неожиданно мягкими, лежать на них было приятно. И даже запах ее пота, едва заметный, но все-таки заметный, был сладким и волнующим — слабость и головокружение, которые не оставляли Валентина ни на секунду, не мешали ему остро ощущать ее близость.
Они проскочили поворот на Ашдод, и пока профессор заехал на «Эксон» и заправил полный бак, Арин успела сделать Шагровскому укол и обработать рану антисептиками. Рувим вернулся в салон с двумя бумажными стаканчиками с кофе и шоколадными батончиками.
— Тебе кофе не предлагаю, — он подмигнул племяннику. — И шоколадкой обойдешься. А мы с Арин подкрепимся… Нам надо!
— Я не хочу есть, — Валентин покачал головой. — Пока только питье…
— Ему нужна вода с медом, — сказала Арин.
— Глюкоза внутривенно была бы лучше, — заметил Рувим. — Но, как говорил мой русский друг Беня Борухидершмойер — если королевы нет, то продавщица даже лучше. Я принес сахар в пакетиках, размешай в воде и пусть прихлебывает. Увидим ночной маркет, купим ему меда. В любом случае, Валек, сахар тебя поддержит… Не дрейфь, племянничек! Жить будем! Никуда не денемся! После того, что с тобой случилось, быть тебе долгожителем — лет до ста двадцати, как минимум.
— Сто двадцать? — переспросил Валентин и попробовал засмеяться. Даже такое слабое кудахтанье отозвалось тупой болью в животе, заставило его инстинктивно подтянуть повыше колени. — Хорошо бы до утра дожить!
— Доживешь! И рюкзак с контейнером мы отыщем обязательно. Если надо будет — попросим помощи у армии. Они теперь нам должны… Мы уже несколько дней делаем их работу!
Арин, судя по всему, отнеслась к словам профессора серьезно:
— Это возможно только если Валентин сможет указать место…
— Найдем водителя, который его подобрал, определим, где моего везучего племянника вынесло на берег, — начал пояснять дядя.
Профессор Кац внешне походил на жертву автомобильной аварии или разгона мирной демонстрации — правда, отек спал, но физиономия Рувима всеравно выглядела крайне нереспектабельно. К тому же, он смешно пришепелявливал. Смотрелось все это достаточно комично, но Валентин понимал, как досталось дяде за последние сутки, и ему было не смешно. Прическа Арин тоже могла порадовать любого оголтелого панка, но, даже с этой торчащей радугой на голове, она была так хороша, что у Валентина временами замирало сердце.
Эти двое близких ему людей…
Он был обязан Рувиму и Арин жизнью. Не будь их…
Шагровский лежал, прикрыв глаза тяжелыми веками, слушал их голоса и брел по узкой полоске между бодрствованием и сном, цепляясь за неясные, расплывчатые воспоминания. Разум услужливо подавал ему обрывки, но сложить часы своих блужданий в одно целое Валентин не мог. На ум приходила постоянная изматывающая боль, волны жара, расходящиеся от воспаленной раны…
И еще…
Он помнил ледяной холод пещеры, горящий прозрачным пламенем окаменевший факел… Тени. Скользкую влагу на обломках скал. И как жестоко выкручивала ему суставы поднимающаяся температура. Тогда он думал, что умрет, так и не увидев солнечного света. Так и останется лежать рядом…
— Рувим, — позвал он негромко. — Дядя Рувим! Я совсем забыл…
— Что, Валек? — спросил профессор, а Арин положила ему на лоб свою нежную, прохладную узкую ладонь.
— Я нашел там человека…
— Где там?
— В пещере. Когда начал выбираться наверх.
— Вальтера?
— Нет, Вальтера я больше не видел. Это случилось много позже. Я не могу сказать, насколько. Очень старая мумия, Рувим. Высохшее тело в истлевших пеленах. Похожее на то, что мы нашли в крепости.
— В пещерах сложно определить возраст мумии, Валентин. Воздух сухой, микроорганизмов практически нет. Нужен изотопный анализ. Телу, которое ты нашел, могло быть сто лет. А могло быть и тысячу…
— Этот человек не сам умер там. Его похоронили. И ноги у него были перебиты. На ступнях и кистях такие следы… Как от гвоздей…
— Ты хочешь сказать, что человека этого распинали?
Шагровский видел с заднего сидения только часть профиля профессора Каца. По щеке и виску его скользили лучи света от фар встречных авто, и Рувим заинтересованно косил на племянника правым глазом, напоминая выражением лица испуганную лошадь.
— Я уверен, что — да. У него на пальце было железное кольцо. Я снял.
— Что за кольцо? — быстро спросил профессор.
— Железное, но ржавчины было мало. Очень грубой формы. Я уверен, что не украшение.
— Насечки? Постарайся вспомнить! Насечки на нем были? Ну, как зубилом ударили!
Шагровский закрыл глаза.
Вот он нащупывает нарост на пальце мумии, вот кусок железа лежит у него на ладони, и он стирает с него рыжий сухой, как прах, налет…
— Да… Две засечки. Глубокие, как от зубила.
— Второй крест, — произнес дядя, не отрывая взгляда от серой ленты ночного шоссе, летящей под
