тридцать первого – тридцать третьего годов? Не что иное, как мера доверия граждан к финансовым обязательствам своих стран, выраженная в одной второй наполнения каждой из валют стран Антанты. Иными словами – их ассигнации наполовину фикция. Да-да, натуральная фикция. А что есть ассигнация в России с середины двадцатых? Выражение меры товарного производства, меры труда, меры промышленного базиса и всей совокупности отраслей экономики… или как сейчас у молодёжи говорить принято: 'инфраструктура' той или иной отрасли… Тем самым, чем крепче экономика в количественном и качественном выражении, тем 'полновесней' рубль. Таким образом, с каждым новым заводом, с каждой новой построенной магистралью, банкнота становится всё 'твёрже' и выпуск новых ассигнаций для насыщения внутреннего спроса нисколько не сказывается на удешевлении рубля. Однако… Всё вышеизложенное в полной мере справедливо при отсутствии банковской лихвы, как фактора играющего на обесценивание денежной массы. Хотим иметь стабильно управляемые ревальвацию и дефляцию(9), следовательно, необходимо преодолеть это препятствие.
Деникин сделал паузу, удостоверившись, что внимание соратников приковано всецело к нему. Лекторским тоном, выработанным ещё во время учебы в Академии генштаба, он продолжил:
– Теперь, господа, касаемо пресловутого банковского процента. Что есть лихва? Это некая абстракция. В своей сущности это явление можно выразить следующим образом: казначейства печатают и распространяют бумажные деньги так, чтобы фиктивное имущество банков, государственных и частных, заменялось действительным имуществом, то есть бумага в обмен на настоящие ценности: землю, урожай, недвижимость, товары промышленного производства и тому подобное. Банки ссужают фикцией заёмщиков, а те в последствии выплачивают проценты на заём. Чем сложней процент, тем сильнее понижается ценность ассигнаций. Это и есть так называемая 'естественная инфляция'. Если же заёмщик не в состоянии платить, не редко из-за вызванной банками же инфляции, у него изымается в пользу банка собственность. То есть натуральные ценности. Таким образом, господа, банки получают ценности из ничего. Банковские издержки можно не учитывать.
– Лихва – всё та же фикция, – сделал вывод Маннергейм. – И на этой фикции построена англосаксонская цивилизация.
– Вот именно, Карл, – устало вздохнул Кутепов. – А теперь представь, если эта порочная экономическая модель возьмёт верх во всём мире.
– Не дай Боже, – вырвалось у Маннергейма. – Тогда придут времена, когда многие национальные правительства превратятся попросту в ту же фикцию.
– Теперь ты понимаешь, Карл? – спросил Кутепов.
– Да… – правитель Финляндии поджал губы. – Рано или поздно в странах Антанты в полную силу проявятся несколько финансовых кругов. И со временем все спектакли с правительствами и парламентами останутся лишь для населения.
Маннергейм помолчал несколько секунд, задумчиво рассматривая отблески света полуденного солнца на полированном линкрусте стола, и также задумчиво проговорил:
– Власть нескольких финансовых кругов над всею Землёй. И бесконечные войны на периферии англосаксонского мира. У аборигенов напросто не будет возможности сбросить долговую кабалу, их уделом станут войны, анархия и продажная, якобы национальная власть.
– Это далеко не всё, – развил мысль Деникин. – У аборигенов отпадёт надобность в равномерно развитых экономиках. Где-то станут производить только текстиль, где-то останется лишь металлургия, а где-то животноводство.
– Это вы, Антон Иванович, пожалуй, хватили, – покачал головой Каппель. – Картина получается совсем уж апокалипсическая.
– Вы сомневаетесь, Владимир Оскарович? – нахмурился Деникин. – Я представил себе вариативную тенденцию развития озвученного миропорядка. И только.
Каппель как-то нейтрально пожал плечами и промолчал.
– Знаете, соратники, что самое паскудное? – сказал Кутепов, – что России уготована роль аборигенов.
Шкуро громко фыркнул и, не подымая глаз, продолжил с отсутствующим видом медленно водить пальцем по краю пустого стакана.
– Кишонки у них слабы, – наконец, прошептал он с такой силой в голосе, что его услышали все.
– В открытом конфликте, пожалуй, что и слабы, – рассудительным тоном произнёс генерал Порыгин. – Однако умения делать стратегические ходы, рассчитанные на десятилетия, этого у англичан не отнимешь.
С воеводой тут же согласился Мервуев:
– Что верно, то верно. Большая Игра не прекращалась даже в Мировую.
– Ну, хорошо, господа! – вздохнул Маннергейм. – Я смотрю, у вас всех слишком пессимистичное виденье грядущего. И я решительно не понимаю отчего! К генуэзской системе мы не присоединились, экономика самодостаточна…
– Вы, Карл Густавыч, – перебил его Деникин, – полагаете, что наши 'друзья'…
– Да не полагаю, Антон Иванович, не полагаю, – тоже перебил Маннергейм. – Я прекрасно сознаю, что и мы, и Берлин им как та кость в горле. Нас давно ненавидят, ведь мы почти не принимаем при расчётах их валюты.
– О! Поверьте, это не единственная причина ненависти.
– Знаю. Депрессия нас не зацепила. А им она по сию пору аукается.
– Не просто аукается. Они лихорадочно ищут выход из порождённого ими же кризиса перепроизводства. Помните, я упомянул поход Дуче в Абиссинию? Муссолини неспроста туда залез. Он понимает, что Италии нужно золото, а не доллары и франки. И он в то же время понимает, что самый простой способ его приобретения – расширить колонии. Однако Дуче опоздал лет на двести. Мир теперь не тот, что прежде. Но думать, что после Мировой Войны колониальная система рухнула, значит сильно ошибаться. Отнюдь не рухнула. Она на наших глазах проходит перерождение в некую новую систему, чтобы к моменту 'высвобождения' последних колоний, получить новую, сродную прежней системе по эффективности, но завуалированную форму изымания ценностей с бывших колоний. И не только с них, кстати говоря. Так вот, покамест Италия движется по 'старой колее', деловые круги Антанты предпринимают шаги к преодолению последствий Депрессии, равно как и меры по предотвращению кризисов перепроизводства в будущем.
– И что же это за меры, позвольте полюбопытствовать?
– Введение нового стандарта вместо золотовалютного, – бесцеремонно опередил Деникина Мервуев и тут же добавил: – Прошу извинить, Антон Иванович, не удержался.
Деникин вежливо улыбнулся в ответ. А Маннергейм очень тихо хмыкнул и, глядя то на Мервуева, то на Деникина, спросил:
– Новый стандарт? Интересно знать, какой на этот раз.
– Судя по всему, – сказал Мервуев, – только лишь валютный.
– Погодите, – Маннергейм прикусил губу и проговорил: – Это чревато ломкой сложившейся мировой финансовой системы. Это маловероятно, Вадим Вавилович, это даже фантастично.
– Ой, ли? – Мервуев пожал плечами. – Нонешняя система, вспомните-ка, Карл Густавыч, до четырнадцатого года тоже показалась бы фантастичной. Или я не прав?
– Да. Тут вы правы, – вынужденно согласился Маннергейм. – Я вижу, вы меня подводите к мысли о новой Мировой?
– Совершенно верно.
– Карл, – обратился Кутепов, – не мы ли с тобою лет шесть тому уже тогда не сомневались в её неизбежности?
– Видишь ли, – Маннергейм встретил взгляд Верховного, – до сих мы как-то её избегали. Вот я и уверовал, что всё ещё может обойтись. А теперь… а теперь я понимаю, что новая война всё-таки необратима. Уж очень много факторов накопилось за последние… почти два десятилетия.
Правитель Финляндии задумался. В свете всего прозвучавшего на сегодняшним совете, Россия сама по себе является фактором, играющим на неизбежность новой Мировой Войны. Плюс к этому намертво завязанный узел германского вопроса, плюс к этому непомерно раздутые Парижем и Лондоном амбиции
