торчащий локоть, светлый пыльник в пятнах крови.
Трупы, везде трупы. Катрин села спиной к кабине. Откуда начнут стрелять, все равно не заметишь, а смотреть на затаившийся в страхе и надежде город тяжело. Несколько дней здесь будут отлавливать и расстреливать высунувшихся раньше времени желто-голубых, потом станут охотиться на не успевших уйти «советских», потом придет черед евреев. Ими будут заниматься с особым тщанием и удовольствием. Ясное дело, — мало кто из жидов сможет отстреливаться до последнего патрона. А за сопливых и слезливых жидовок и жиденят, подумать только, новая власть даже приплачивать будет. Хиба поганый час для щирого украинця?
«Война — дерьмо. А то, что творится под прикрытием этого дерьма, непонятно даже как назвать. Людишек здешних не переделать. Может, пора подумать о себе, нелюбимой? Чего сюда поперлась? Помочь, как просили, помогла, можно было и сваливать. Еще вчера…»
Рычание множества двигателей, шум и крики заставили Катрин подняться. Полуторка остановилась на перекрестке. По широкой улице медленно двигалась колонна военной техники. Очередная безумная смесь бронетехники, тягачей с противотанковыми пушками, грузовиков с боеприпасами, мотострелками, минометами и еще сотнями тонн груза, которые будут брошены или уничтожены в ближайшие дни и недели.
Катрин знала цифры, знала практически неизбежный сценарий летнего разгрома Красной Армии. Все равно не верилось, что вся эта сила, все эти лучшие в мире танки, миллионы одетых, кормленых, обученных бойцов и командиров не устоят перед наглым, самонадеянным врагом.
Катастрофа. Еще не бывшие в бою, но уже обреченные, намотавшие за три дня войны на свои гусеницы сотни километров танки. Уходящий в ничто моторесурс, сжигаемые тонны горючего. И люди, на глазах теряющие уверенность…
Не все, конечно, не все. Битва за Западную Украину еще только начиналась.
А пока нужно пересечь забитую войсками улицу Соборную.
— Ничего, проскочим, — сказал Любимов, озирая вереницу машин. — Экая силища. Только порядка нет. Бардак…
Катрин промолчала. У нее были основания полагать, что не любой бардак является синонимом беспорядка и хаоса. Бывают бардаки вполне аккуратные, с роскошной мебелью и прекрасным постельным бельем. Видали мы такие. Но вдаваться в дискуссию не стоило. Девушка вскрыла банку консервов. Жуя мясо с крошащимся хлебом, лейтенант покачал головой.
— Столько бронетехники, а я машину так и не получил.
— Зато мы немцев уже постреляли, а они в броне только парятся, — прочавкала Катрин.
— На танке я бы их больше уложил. Я все-таки танкист. А так, честно говоря, мотоциклистов в основном ты валила. Вы бы посмотрели, товарищ Ефремов, как наши комсомолки стрелять умеют.
Конвоир мрачно молчал. Ему не терпелось вернуться в родную роту.
— Нервничать не надо, — сказала Катрин, запивая мясо госпитальной водой. — А стрелять мы все умеем. Фашист ничем не тверже свиньи, простреливается запросто.
— О! По коням! — скомандовал лейтенант.
В колонне заглох один из «ЗИСов». Образовалась щель, в которую, сигналя, втиснулся грузовик с быстро сориентировавшимся лейтенантом Любимовым за рулем. Со всех сторон полуторку обматерили, но и лейтенант, и Катрин за эти дни совершенно свыклись с массовым употреблением ненормативной лексики.
Снова потянулись пустые улицы, промелькнуло слева здание театра. Машина вывернула на Валовую. Ефремов, до сих пор не слишком уверенно руководящий движением подконвойных, обрадовался знакомым местам.
— Вот тут направо, у аптеки налево, там еще фонари чудные…
Машина повернула направо. Впереди булыжную мостовую перегораживала невысокая баррикада из ящиков, досок и останков громадной ржавой кровати.
Катрин захотелось заорать, чтобы не вздумали останавливаться. Баррикад она по личному опыту терпеть не могла. Но лейтенант уже тормозил. С ходу прорываться через свалку рухляди на мостовой и рисковать покрышками он не хотел, задний ход давать не было оснований. Проще раскидать доски. За минуту можно управиться. Ефремов высунулся, стоя на подножке, вытянул шею.
— Утром проезжали, здесь ничего…
Катрин едва успела ухватить винтовку. Выстрелы ударили сверху, казалось, со всех сторон. Девушку спасло только то, что она, не раздумывая, перевалилась за борт. Ахнула, упав на горбатые камни. Вокруг звенели стекла, взвизгивали, рикошетя от мостовой, пули. Ефремов отпустил дверцу кабины, неуверенно сделал шаг, другой… Выронил винтовку и взялся за живот. Еще одна пуля попала ему в голову, сбив фуражку с синим верхом. Боец рухнул на камни. С другой стороны из кабины вывалился лейтенант. Закрывая двумя руками голову, слепо пополз в сторону.
— Куда, твою мать?! — закричала Катрин. — Сюда ползи.
Любимов послушно повернул на голос. Из-под его пальцев текла кровь.
— Замри, — скомандовала девушка.
Они скорчились за задним колесом грузовика. Полуторка вздрагивала от попадающих в нее пуль. Катрин различила длинные очереди пулемета и хлопки двух-трех винтовок, помогающих дьявольской машинке. Стреляли все-таки не со всех сторон, — только с верхнего этажа и с чердака трехэтажного дома. Внизу висела красивая, старорежимного вида вывеска аптеки.
— Мне череп прострелили, — прохрипел лейтенант.
— Лапы убери, посмотрю.
Любимов разжал вздрагивающие руки.
Катрин с облегчением увидела глубокую царапину на правой стороне лба. Кровь в основном текла из полуотодранного уха.
— Мозги на месте, — девушка выдернула из кармана остаток немецкого бинта, — глаз протри. Слипнется. И винтовку бери, пока из нас действительно мозги не вышибли.
Сволочной пулемет умолк. Должно быть, с перезарядкой возились. Хлопнул винтовочный выстрел. Пуля взвизгнула в полутора метрах от ноги лейтенанта.
— Двигаться нужно, сидим, как мишени на стрельбище, — Любимов прижимал ко лбу скомканный бинт и приходил в себя.
— Точно. Придется тебе меня прикрыть, — Катрин торопливо возилась, перевешивая ножны со штыком на пояс и проверяя «наган». — Только в меня не попади сослепу.
— С ума сошла?! В рукопашную собралась? Да ты знаешь, сколько их там может быть?
— Все мои. Если кого ты подстрелишь, я не обижусь.
— Я пойду…
— Сиди. Я клинком привыкла махать. Справлюсь. Жаль, гранат нет.
Стукнули еще два выстрела. В кабине полуторки что-то жалобно зазвякало.
— Возьми, — Любимов выцарапал откуда-то с живота из-под гимнастерки утаенный от чекистов «парабеллум».
Катрин предпочла бы второй «наган», но привередничать было некогда. Надолго ли умолк пулемет, девушка не имела ни малейшего представления.
— Прикрывай!
Лейтенант кивнул неузнаваемой, наполовину красной головой, сморщился, и, на миг поднявшись над бортом машины, выстрелил. В ответ немедленно затрещали выстрелы. Кажется, сразу три.
Катрин метнулась сзади машины, вмиг пролетела три метра до стены дома. По девушке не стреляли, то ли не заметили, то ли просто опоздали. Катрин вжалась спиной в дверь подъезда. Мертвая зона. Дверь заперта. Покрашенные коричневой краской резные завитушки врезались между лопаток.
Любимов прополз чуть вперед, высунулся из-за капота, выстрелил. Ему ответили с опозданием.
Не профи.
Вдохновленная этим, девушка двинулась вдоль стены. Метрах в трех замер убитый Ефремов. Кровь аккуратными струйками заполняла впадины между камнями. Самозарядная винтовка так и манила взгляд Катрин. С такой машинкой можно и повоевать, не то что эти самопалы времен Первой мировой. Но жадность
