Перебравшись еще через два заборчика, Катя заподозрила, что попала точно по адресу. Под навесом громоздилась целая коллекция ржавых шестеренок, стояли тиски — по виду времен еще Первой обороны города. Над тисками на двух бечевках зачем-то висела огромная линза в латунной оправе. Сортир тоже вызывал уважение — над крышей, крытой ржавым металлом, покачивался покосившийся флюгер, и крутилась еще какая-то штуковина смутного метеорологического назначения. Катя глянула на дверь дома — там красовался огромный навесной замок. Наверное, тоже из музея.
Все правильно. Человек с образованием под пулями и минами сидеть не станет. Здесь только курицы да сержанты отдела «К» имеют глупость находиться. Хотя курице эвакуироваться некуда. Разве что в котелок какой-нибудь. Глянем в погребе, как рекомендовал гений, который, оказывается, вовсе и не гений, и «тикаем-сваливаем».
Ушки на дверях погреба были, а замок отсутствовал. Дверь круглая, толстая. Дно от бочки, что ли, приспособили? У Кати промелькнула совершенно неуместная мысль: «Жил-был в норе под землей хоббит».
Девушка аккуратно стукнула прикладом автомата в дверь.
— Константин Сергеевич, вы дома?
Стукнуть пришлось раз и еще раз.
За дверью наконец забормотали. Звякнул засов.
Плешивый. Лицо вытянутое. Не слишком аккуратные усы оттеняют старческий румянец. Тужурка с какими-то форменными пуговицами. Гимназическую форму он донашивает, что ли? Экий сухонький. Смотрит, как дитя изумленное. Маразм у дедули, однако.
— Константин Сергеевич, в такое время в подвалах сидеть опрометчиво. Запросто могут гранату кинуть.
— Вы же, душа моя, ручными бомбами не швыряетесь, — старик нашарил в нагрудном кармане очки, нацепил.
Катя сообразила, что ни о каком маразме речь не идет, — близорукость у дедушки каких-то запредельных диоптрий.
— Константин Сергеевич, а нельзя ли мне войти на минутку? — Катя осторожно уперлась старику в грудь.
— Виноват, — старец посторонился. — Совершенно деморализован неожиданным визитом. Признаться, ожидал чего угодно, но…
— Уж не германских ли посланников ждете? Они здесь, в конце переулка, топчутся. — Катя, спустившись по каменным ступенькам, принялась озираться. Подвал был довольно просторный, но густо завешанный полками с какими-то склянками и бутылями. Судя по всему, явно не компоты. На примостившемся между полками столике горела коптилка, лежал клубок веревки и что-то похожее на недовязанную вершу.
— Я, душа моя, немцев не жду, — довольно строго сказал старикан. — Я, видите ли, разошелся во взглядах на мировой порядок с Германией еще в 1913 году. Жду я Машеньку, это моя соседка. Мы с ней наладили взаимовыгодный обмен, и она…
— Отсутствует ваша Машенька. Замок у нее висит. Полагаю, покинула место боевых действий. Наверху, знаете ли, немножко стреляют.
— Я, душа моя, слепой, а не глухой, — старик глянул на автомат, висящий на груди девушки. — Вы, я полагаю, имеете отношение к армии? Вот это чем бьют, такие разрывы негромкие?
— Немецкий 50-миллиметровый миномет образца 1936 года. Константин Сергеевич, нельзя ли сразу к делу перейти? Справки по вооружению я вам потом предоставлю.
— Так переходите к делу, — старик развел руками. — Я жду, а вы молчите. Не могу же я быть невежливым. Вы присядьте, вот табурет.
— Я постою, — Катя облизнула пересохшие губы. — Как я понимаю, Константин Сергеевич Процюковский? Занимались исследованиями в различных областях?
— Занимался и занимаюсь. Никаких циркуляров, запрещающих мыслить, не получал. Если вы опять по поводу моей благонадежности и происхождения…
— Да мне на ваше происхождение… Пардон, Константин Сергеевич, это я запыхавшись. Жарко наверху. У меня такой вопрос: вы теорией самовоспроизводящихся микромашин занимались?
— Не отрицаю. Пытался предоставить материалы в научный совет, но наткнулся на абсолютное непонимание. Даже слушать не стали.
— Ну что вы, кое-что до научного совета все-таки дошло. Хоть и с опозданием. Есть предложение вам немедленно эвакуироваться.
— Из-за микростроительства? — Старик изумленно моргнул сквозь свои «рыбьи» линзы. — Вы серьезно?
— Константин Сергеевич, есть мнение, что ваш творческий потенциал еще далеко не исчерпан. — Катя очень старалась не сорваться на крик. — Пойдемте, а?
— Не поздновато ли? И вообще, могу я взглянуть на ваши документы?
Катя сунула красноармейскую книжку и комсомольский билет. Наверху стрельба усилилась. Снова долбил миномет. Старик, согнувшись у коптилки, водил носом по строкам комсомольского билета. Катя перекинула ремень автомата через плечо. Сейчас придется хватать научную мумию в охапку и волочить насильно.
— Здесь указано, что вы, Екатерина Григорьевна, являетесь военнослужащей и комсомолкой. У вас насчет меня никакого мандата не имеется?
— Не имеется. Не успели. Простите великодушно. Идемте, Константин Сергеевич.
Старик протянул документы.
— У меня есть подозрение, что вы, Екатерина Григорьевна, обязаны меня живым немцам не оставлять? Так?
— Мозги — оружие посильнее миномета. Вы же ученый, товарищ Процюковский. Отлично умеете считать и делать выводы.
— Знаете, душа моя, давайте вы меня прямо здесь расстреляете? Здесь хотя бы мух меньше.
Катя зарычала:
— Дедуля, я тебя живым выдернуть хочу. Можешь верить или не верить. Я тебя сейчас под мышку ухвачу и на корабль засуну.
— Нет, на подобное я категорически не согласен! Это, душа моя, унизительно. Вы дама, к тому же вроде бы хорошенькая. Совершенно не нужно меня тащить под мышкой.
— Прекрасно! Я сегодня уже уйму мужиков перетаскала. В большинстве своем раненых, а не упертых, но все равно. Пойдемте, Константин Сергеевич. Вас на Кавказ вывезут, там и дело вам найдется.
— Все из-за моей теории самосовершенствования на нижних уровнях? — Старик изумленно покачал плешивой головой. — Нет, лестно, честное слово. Только поздно, душа моя. Мне семьдесят девять лет, поздно и смешно мне под снарядами бегать. Вы бы сами уходили, душа моя. Немцы, как я понимаю, к комсомолкам крайне дурно относятся. Делайте свое дело и бегите на свой корабль.
— Дед, твою… Мне нужно, чтобы ты живой был. Не хочу я старым грибам мозги вышибать. Неприлично это. А с вашей стороны крайне неприлично отказываться. Я здесь бегаю, понимаешь, одинокая и беззащитная. Проводили бы, что ли?
Старикан хмыкнул:
— Это другое дело. Против такого довода мне возразить нечего. Куда мы отступаем?
— В Камышовую гавань. И время поджимает. Рысцой придется.
Старик уставился на Катю.
— Вы, душа моя, как себе это представляете? Я на Филлипида[56] похож? Вы мне бессовестно льстите. Я до Северной гавани еще доберусь. Но что до Камышовой, что до Афин, — увы, вряд ли.
Старик был прав. До бухты километров двадцать, в городе машину перехватить трудно будет.
— Сообразим что-нибудь. Транспорт найдем, — пробормотала Катя, прислушиваясь к стрельбе. Пулемет работал чуть ли не в соседнем дворе.
— У меня свой транспорт есть, — скромно заявил старикан. — Вы сядете на раму, а я покручу
