и Карла V, и папу Юлия III, выдавая себя за московского посла, которому поручено вести переговоры о соединении церквей. Иван, вероятно, ничего и не подозревал об этом. Во всяком случае, ганноверский авантюрист сумел воспользоваться покровительством императора и был весьма радушно принят в Риме. Вокруг его миссии создался шум, привлекший к нему внимание Германии и Италии и взволновавший Польшу. История Шлитте, без сомнения, представляет один из любопытных эпизодов в сближении России с Европой.
Шлитте потерпел неудачу даже в той части своей миссии, выполняя которую он никого не обманывал. Однако эта неудача имела последствия, оказавшиеся небесполезными. Иван, узнав, как обошлись ливонцы с его агентом, издал указ, распространявшийся на Новгород и его области и запрещавший продавать в Германию и Польшу военнопленных немцев. Они должны были отправляться на московские рынки. Одновременно с этим царь требовал, чтобы в Москву присылали всех пленников, знающих рудное дело или мастерство металлического производства.
В одном из своих донесений известный уже нам баварский агент Вейт Ценге в 1567 г. отмечал необыкновенную способность русских усваивать иноземную цивилизацию. После взятия Нарвы русские тотчас же завели сношения с Нидерландами и Францией. Как только им показывали какую-нибудь новинку, они тотчас же с легкостью перенимали ее. Иван не хотел, чтобы эта способность его подданных ограничивалась только областью материальных благ. Начало книгопечатания у славян относится к 1491 г. Иван пожелал, чтобы Шлитте в числе мастеров доставил и книгопечатников. В 1550 г. он обратился с такой же просьбой к датскому королю, который спустя два года прислал ему печатника и вместе с тем миссионера Ганса Яна Миссенгейма, привезшего с собой протестантскую библию и книги религиозно-полемического содержания. Миссенгейм не оставил никаких следов своей деятельности, но у него оказались ученики. В 1553 г. в Москве появляются два русских печатника, Иван Федоров и Петр Тимофеев. В 1556 г. в Новгороде живет литейщик букв Василий Никифоров. В 1564 г. было закончено печатание первого произведения русского типографского искусства. Это были Деяния Апостолов и Послания Апостола Павла. Это издание страдает многими орфографическими недостатками, но внешность его была прекрасна. К сожалению, работа московских печатников была прервана бунтом черни. Как известно, и Людовику XI пришлось защищать печатников, вызванных им из Страсбурга и обвиненных в колдовстве. Федоров и Никифоров бежали в Польшу. В 1568 г. у них нашелся подражатель Андроник Невежа, возобновивший их дело в Москве. Он напечатал Псалтирь. Второе издание этой книги появилось в 1578 г. в Александровской слободе.
Все это были книги церковные, но тогдашние читатели, даже на Западе, умели находить в них массу вещей, которые мы уже разучились отыскивать. Впрочем, наряду с перепиской Ивана с Курбским и рассказами о путешествиях, в эту эпоху на Руси зарождалась и чисто мирская литература, доходившая до попыток романического творчества.
Национальное русское творчество началось с переработки чужестранных литературных произведений. Старые мотивы были дополнены и приурочены в текущей современности. Такой переделке, между прочим, подверглось сказание о князе Волошском, Дракуле. Рассказ о том, как воевода велел прибить гвоздями шапки иностранных послов к их головам, относился теперь к Ивану. В своем знаменитом послании к царю Ивашка Пересветов упоминает о двух небольших книжках, переданных им государю. Одна из них остается неизвестной. Другая представляет нечто вроде романа полуполитического, полуисторического содержания. В ней приводятся речи воеводы Волошского, Петра, повторяющиеся и в послании Ивашки. Далее идет рассказ о тех казнях, которым подвергал султан Магомет несправедливых судей и ябедников. Все это, вероятно, имело своей целью оправдать режим Ивана.[19]
Иностранное влияние, проникая всеми указанными путями в русское общество XVI века, вызывало реакцию в разных формах. Наиболее доступным для идейного воздействия был верхний слой общества – боярство, выдающимся представителем которого был Курбский. Здесь новые течения создавали такое же оппозиционное настроение, с каким Людовик XI боролся во Франции в XV в. Неся с собой жажду свободы и независимости, это умственное течение вело к конфликту с самодержавием, крепнувшем на почве старых традиций. Глава государства был не чужд умственной пищи, шедшей с Запада, но он старался использовать ее для своих практических целей. Он старался к преобразованию своего государства на новых, но наименее либеральных началах. Война ясно обнаружила недостатки финансовой, военной и административной организации его государства. Он видел, что ему не сравняться со своими западными соперниками. Когда же он хотел вооружить свое государство на европейский лад, ему препятствовали наследственные привилегии и родовые преимущества. Власть старого порядка чувствовалась даже на поле битвы, где она мешала успеху и вносила разлад в распоряжения Ивана.
Иван не был противником родового начала, на которое он сам опирался в своих правах и притязаниях. Но он склонен был иметь сотрудников незнатного происхождения, чтобы они ему служили и повиновались. Когда один из таких сотрудников попал в руки татар и просил Ивана выкупить его, тот, посылая ему 200 рублей, писал: «Раньше подобные тебе больше 50 рублей не стоили!» Высшее боярство, занесенное в списки служилых людей, не умело служить и повиноваться. Научиться же этому у других оно не имело ни малейшей склонности. Ливонская война требовала мобилизации всех наличных сил и постоянного содержания их в боевой готовности. Это неизбежно должно было привести к конфликту, в котором старая удельная Русь и государственный порядок должны были возобновить свою вековую борьбу в более современной форме. Старая Русь представляла соединение больших и малых княжеств. В основе их политического порядка лежал свободный договор между князем и его вольными слугами. Здесь не было принуждения, но не было ничего прочного, постоянного. Московское же государство представляло совершенную противоположность, его сковывал принцип централизации, все подданные, разделенные на группы, несли строго определенные обязанности. Тяглые люди, занятые земледелием и промыслами, давали доход государственной казне. Служилые люди несли военные и административные обязанности, отдавая царю всю свою жизнь чуть ли не с детства до последнего издыхания. Одни из них были потомками когда-то свободных крестьян, другие – дружинников. Но и те, и другие теперь были послушными колесами правительственной машины. Воеводы, губернаторы, старосты выкачивали источники народного благосостояния. Служебный долг и дисциплина господствовали над всем, везде царил дух рабства и подавления свободы.
В XV веке дед Ивана Грозного разгромил два крупнейших рода – Ряполовских и Патрикеевых. Это только обострило оппозиционное настроение, очагом которого была келья Максима Грека.
Вражда двух религиозных и умственных течений того времени находилась в соответствии с враждой двух политических партий. Иосиф Волоцкий и его последователи являлись проводниками византийских взглядов на самодержавную власть государя. Защитники же старого свободно-договорного порядка находили поддержку в
Такие задачи стояли пред Иваном. Разрешая их, он опирался частью на исторические прецеденты, частью же действовал под влиянием личных склонностей и настроений. Во всяком случае, его нельзя назвать ни первым самодержцем, ни первым сторонником террора, еще с XV века ставшего обычным средством политики русских государей.
Иван IV был борцом самодержавной, централизованной государственной власти. Он наследовал эту власть от прошлого и старался сообщить ей новую силу. Можно ли его признать разочарованным идеалистом – каким он представлялся некоторым славянофилам, – поражающим своей рукой в порыве отчаяния то, что не поддавалось его преобразовательной деятельности? Принять такое мнение без оговорки невозможно.
В деятельности Ивана Грозного было много похожего на опьянение и даже на безумие. Нет ничего удивительного, что как личность, так и политика этого государя до сих пор встречали лишь отрицательную оценку. Все дело Грозного едва не было предано забвению. Но влияние его реформ чувствуется в России и до нашего времени. Оно сообщает политическому и социальному строю государства особый отпечаток, бросающийся в глаза постороннему наблюдателю.
Было бы несправедливостью признавать Ивана IV, подобно Константину Аксакову, трагическим лицедеем, искавшим живописных поз и драматических положений. Также невозможно согласиться и с мнением Костомарова, клеймившего Ивана как самого низменного деспота, как нельзя признать правильной
