из окрестностей Арзамаса, и звали ее Еленою.
Долгорукий велел сжечь колдунью и повесить сопровождавшего ее попа. После этого, заняв Краснослободск, он проник в северо-западную часть теперешней Пензенской губернии, главный центр мятежа, и провозглашенный в это время главнокомандующим всеми войсками, действовавшими против бунтовщиков, к январю 1671 года окончательно успокоил местность.
Бунтом был сам Стенька Разин, – престиж, связанный с его именем, слава его побед, соблазняющие слухи о его богатствах, притягательная сила добычи, которую он делил со своими товарищами, надежда на постоянные кутежи в его компании. Весь этот прекрасный сон исчез вместе со зловещим слухом о симбирском поражении.
IX. Конец «счастливых времен»
Из Симбирска атаман добрался до Самары, объясняя свое бегство тем, что его пушки, как некогда направленные против него в Царицыне, отказались служить. Неразумная выдумка, губившая легенду, которую создали его победы. Он значит не был больше колдуном! Он потерял свою сверхъестественную власть! Разочарованные жители Самары заперли перед ним ворота, и в Саратове подражали их примеру. В Черкасске его партия держалась еще до сих пор победоносно. Но напрасно Стенька еще раз появился там с остатками своей армии и снова пустил в ход жестокости, на которых был построен его авторитет. Корнил Яковлев, сговорившись с Москвою, одержал верх. У него был в распоряжении отряд из 1 000 рейтаров и драгун, обученных по-европейски, которых направило к нему со всей поспешностью московское правительство под командою Григория Кассотова, предводителя, знакомого с казацкою тактикою. Весть об этом подкреплении и ужас перед жестокой расправой и репрессиями Долгорукого обескураживали «товарищей». Еще раньше, чем все окончилось, участь Стеньки была решена.
Официальные источники сами себе противоречат в сообщении обстоятельств, определивших эту развязку, и полны неясностей. Осажденные ли или взятые в плен в маленьком укреплении Каганлике, выданные ли раскаявшимися их братьями по оружию или загнанные в засаду старым Яковлевым, каким именно образом Стенька и Фрол потеряли свою свободу, – это остается для нас неизвестным. Привезенные в Москву они не выказали одинакового мужества; в то время как атаман хранил безразличие, достойное его имени, его брат напротив рассыпался в жалобах и упреках.
– На что ты жалуешься? – спросил его наконец Стенька, потеряв терпение. – Мы получим великолепный прием, самые крупные вельможи столицы встретят нас!
4 июля 1671 года вся Москва действительно высыпала на улицу, желая присутствовать при въезде легендарного героя, но атаман, к его большому сожалению, не мог сохранить той богатой одежды, в которой хотел явиться перед своими зрителями. Одетый в грязные лохмотья и привязанный к простой телеге с виселицею, он разочаровал совершенно любопытных москвитянок.
Судя по легенде, самые ужасные пытки не вызвали у него ни одного признания, ни одной жалобы. Но этот факт сомнителен. Алексей в своей переписке с Никоном как раз пользуется указаниями, сделанными Стенькой во время допроса, по поводу сношений атамана с бывшим патриархом. Легенда рассказывает, что свирепый разбойник продолжал высмеивать малодушие своего брата, который в руках палачей проявил меньше постоянства.
– Какая ты баба! Мы хорошо пожили: теперь можно и немного пострадать…
Эти слова совершенно во вкусе такой личности. Хорошо пожить было ее главным стремлением.
Он даже не дрогнул, говорят, перед самой ужасной из пыток, имевшихся в то время в распоряжении мучителей: она состояла в том, что капли холодной воды пускались на бритый череп пытаемого. Когда ему обрила макушку, он начал даже шутить:
– Ну вот, я был бедным невежественным крестьянином, а теперь обрит, как самый ученый из монахов!
6 июня его привели на Лобное место, где в Москве происходили казни. Он выслушал, не моргнув, приговор, осуждавший его на четвертование, набожно повернулся к соседней церкви, четыре раза поклонился толпе, прося у нее прощения и, совершенно спокойный, отдался в руки палачей. Положив его между двух досок, ему сначала отрубили правую руку выше кисти, потом левую ногу ниже колена, но он по- прежнему не испустил ни одного крика. Думали, что он умер. При виде ожидавшей его казни, Фрол вдруг обомлел и пробормотал формулу «слово и дело» – это значило, что осужденные имеют сделать важные разоблачения, ради которых они получали отсрочку, за которую им потом дорого приходилось расплачиваться в допросной камере. Вдруг среди окровавленных досок, где лежало неподвижно изуродованное тело Стеньки, раздались слова:
– Молчи, собака!
То были последние слова, произнесенные атаманом. Они не принадлежат истории, основанной на документах, но тогдашние казни знают часто и в подобном же виде аналогичные подробности. Ни смерть, ни самые жестокие муки не могли поколебать физической и моральной стойкости большего числа обреченных на казнь – то были люди, либо огрубевшие от беспокойной жизни, либо охваченные могучим религиозным чувством. А что касается Фрола, то ему, кажется, была действительно отсрочена казнь. Он, будто бы указал склад важных бумаг или тайный клад и, хотя розыски по его указаниям остались бесплодными, но (мы не знаем, правда, как и почему), казнь была ему заменена пожизненным заключением.
По преданию, готовый принять смерть, Стенька составил поэму, сохранившуюся в устах народных певцов, где герой просит похоронить его на распутье трех дорог, ведущих к трем очагам земли русской: к Москве, Астрахани и Киеву. Сказочный атаман мог, конечно, быть по-своему поэтом, раз он вдохновил столько других поэтов. Во всей местности, служившей театром его действий, воспоминание о нем живет еще до сих пор.
Берега Волги усеяны урочищами, с которыми до сих пор связано имя атамана. Так, один холм назван «столом Стеньки», так как на нем он пировал со своими товарищами; другой носит название «шапки Разина», так как по легенде он там оставил свою шапку. Одну пещеру считают местом тюрьмы для плененных им вельмож. На север и на юг от Царицына, на высоком берегу реки, ряд других холмов представляет собой ту особенность, что он отделен оврагами от твердой земли: весною они бывают наполнены водою. Возможно, что, следуя традиции, атаман избрал некоторые из этих высот для своих лагерей, но, если верить местным жителям, там еще недавно можно было видеть следы укреплений и рвов, вырытых в скале, и железные ворота при входе. Там должны быть скрыты огромные сокровища, но, заколдованные, они никому не даются.
Эпопея Стеньки оставила также глубокий след между Доном и Волгою – борозду, по которой он волоком перетаскивал челноки, чтобы перебраться от одной реки до другой. В своих скитаниях, как и в успешных набегах, герой совсем не боялся царя, так как он не оскорбил его ничем, и, удовлетворившись установлением пошлины с судов, спускавшихся или поднимавшихся по Волги, он избавил от нее лишь царские суда, после того, как получил царскую жалобу на это. К несчастью, астраханские и московские купцы, хитрые и бесчестные, стали провозить свой собственный груз под этим флагом, и атаман должен был отказаться делать различие между одними и другими. Но царь, получив об этом сведения, не высказал ровно никакого неудовольствия и в течение многих лет Стенька беспрепятственно пользовался своею привилегией.
Он воевал потом в Персии и покрыл себя славою. Бояре, завидуя его успехам, напали на него по его возвращении, но их пули и ядра не могли его уязвить. Одна скверная девка, Маша, завлекла его в западню, но он убежал, отмстив в свою очередь нападением на бояр, которые внушили ей это, и, осадив Астрахань, город, населенный неверными и несколькими лишь христианами, которые поспешили открыть ворота герою. К несчастью, там находился еще архиепископ, который некстати хотел исповедать атамана и заставить его покаяться в его небольших грехах. И Стенька виноват только в том, что поддался гневу. Показывая вид, что слушает священника, он пригласил его с собою на колокольню, откуда обещал исповедаться перед собравшимся народом. После чего он сбросил сверху несчастного исповедника со словами:
– Вот как я раскаиваюсь!
За этот поступок он был осужден семью соборами, и его товарищи, охваченные религиозным ужасом, схватили его и отправили в Москву. Но в тюрьме стоило Стеньке лишь коснуться рукой своих цепей, как они распались. Куском угля он нарисовал на стене своей камеры барку, весла, воду и очутился на Волге. Но проклятие тяготило на нем; он не мог более продолжать своих подвигов, он не мог даже умереть. Его не
