самоедов, привезенных по такому случаю из глубины Сибири. Наряженный самоедом, с развесистыми оленьими рогами на голове, опоясанный желтой лентой, на которой висела медаль с именем Актеона, выгравированным на одной из сторон, среди инородцев фигурировал также один из поваров императрицы. Петр иногда делал из него соперника Ушакову и Балакиреву и очень часто свое излюбленное посмешище. Жена бедняги пользовалась репутацией легкомысленной женщины, и царь никогда не упускал случая, видя его при свидетелях, приставить ему символическим жестом два пальца ко лбу.
Сама по себе такая манера развлекаться, как ни груба она кажется, в особенности в настоящее время, не подлежит критике: это естественный и необходимый противовес существования, посвященного неустанной работе, перешедшей бы, не будь такого отдыха, границы сил человеческих даже у такой исключительно могучей натуры, как Петр. Великий муж инстинктивно искал в подобных развлечениях отдыха напряженным нервам, и, хватая во всем через край, не сумел и тут избежать недостойных излишеств. Даже можно сказать, что он выкупал нехорошую, циничную или бесчеловечную сторону своей веселой непринужденностью и широким добродушием, проявляемыми им в таких случаях. Спустя полстолетия Христиан VII, датский, отдал под суд и приговорил к смертной казни графа Брандта за то, что тот не мог стерпеть насмешек по поводу своих супружеских злоключений и забылся настолько, что поднял руку на самого государя. Петр, не поморщившись, переносил удары кулаком повара Екатерины, если последний случайно оказывался не в настроении переносить поддразнивания. Напрашивается возражение, что царь мог бы искать себе объектов для шуток не по кухням. Но такова уж была его привычка. Он не был аристократом. Наоборот, он весьма близко стоял к народу по известным чертам грубости юмористического задора и ребяческой веселости, характеризующих чернь всех стран, хотя общее направление ума и характера его и отличают его резко от местного простонародья. Благодаря своим первым сотоварищам, конюхам, Петр хорошо знал народные нравы и обычаи, и отчасти обязан этому знакомству своим знанием толпы и уменьем ею управлять. Мы уже видели его на Рождестве славящим Христа по местному простонародному обычаю, распевающим славословие Господне у дверей домов и требующим установленной подачки. Однажды самый богатый московский купец Филатьев отказался проявить при таких обстоятельствах надлежащую щедрость; Петр сейчас же собрал перед его домом целый квартал и требовал выкупа по рублю на каждую голову. Часть его гения сказывается в этом умении возбуждать толпу – действуя на ее самые низменные инстинкты.
Действительно неудобная сторона этих увеселений и развлечений заключалась в добровольном смешении, какого придерживался Петр, безумия с рассудком, маскарада с серьезной жизнью. Смехотворные графы и патриархи, шуты и гаеры совмещали и перемешивали постоянно свои шутовские должности и атрибуты с другими званиями и обязанностями, которые создавали из них, или должны были создать, важных сановников. Зотов был хранителем печатей! Иван Головин, ничего не понимавший в мореплавании, хотя сопровождал Петра в Голландию, на этом основании был назначен генерал-адмиралом. Для государя и его друзей тем создавался лишний источник забавных шуток, но флот, который принято было между ними называть семьей Ивана Михайловича, чокаясь за его здоровье, от того ничего не выигрывал.
Для таких заблуждений не существует ни оправданий, ни извинений; они ясно обнаруживают слабую сторону недюжинного ума, выбитого из обычной колеи, лишенного противовеса, какой воспитание, традиции, общественная среда обыкновенно составляют для наиболее самостоятельных натур, поддерживая равновесие в пространстве, где эти натуры действуют и сами пробивают себе дорогу.
Публичное официальное учреждение шутовского патриаршества, о котором мы уже упоминали, имело ли оно целью, – как утверждают многие, – подготовить уничтожение настоящего? Пожалуй, что так; но как опасен был, опять-таки, подобный окольный путь!.. Ведь Петр рисковал разбить там на каком-нибудь ухабе все достоинство духовенства и даже самое понятие о религии! Говорят, что имелось в виду создать только пародию на папство. Сомнительно. Мы видим, что Зотов поочередно называется то князем-папой, то патриархом. Ну, а выставив рядом с ним самозванного кесаря Ромодановского, какой титул, какое звание, какие обязанности старался высмеять и унизить Петр? Скорее можно предположить, что он преследовал главным образом цель увеселения ума, предрасположенного к причудливости и эксцентричности вследствие некоторого атавистического проявления восточного деспотизма, определенных недостатков духовного склада и определенных пробелов первоначального воспитания. Может быть самые серьезные намерения примешивались или даже служили точкой отправления этой шутовской и непристойной распущенности воображения, но они быстро исчезали, сметаемые и уничтожаемые ее бурным и мутным потоком.
Не таково мнение одного из недавних апологетов Петра, настолько убежденного, что он удивляется, как никто раньше него не догадался о действительной и неизменной глубине намерений и расчетов, таким образом осуществленных великим государем. Как это никто не понял, что целью царя было скрыть от врагов тайну своих сил, втихомолку против них подготовлявшихся, и работу своей мысли, замышлявшей их уничтожение? Пьяные днем, или притворяясь ими, князь-папа и его конклав употребляли ночь на неустанный труд. Переписка лже-первосвященника с его дьяконом (сам Петр носил такое звание) при всем видимом пустословии и непристойных шутках представляла собой только уловку тайнописания. Так, в письме Зотова к царю, с пометкой 25 февраля 1697 г., «Масленица» со своими спутниками «Ивашкой» (пьянство) и «Еремкой» (разгул), которых Петр должен остерегаться, означали собой коварную и раболепную Польшу с ее союзниками: казачьим атаманом и татарским ханом. Такое толкование не отличается остроумием. Можно ли представить себе Петра и его сподвижников, прибегающих в 1697 году к таким ухищрениям, чтобы уверить Польшу или Швецию в своем бессилии? Последнее в данную минуту было слишком очевидным, и в интересах России было бы достичь совершенно иного оптического обмана. Так же трудно вообразить себе ночи, проведенные Зотовым в неустанном труде. Мы читаем в депеше французского посланника Кампредона от 14 марта 1721 г. «Вышеупомянутый мною „патриарх“, прозванный здесь „князем-папой“, – записной пьяница, избранный царем чтобы выставить на посмешище свое духовенство». Вот справедливая оценка, по крайней мере в том, что касается нравственной подлинности упомянутого лица, хотя речь идет здесь уже о преемнике Зотова. Во всем остальном спор остается открытым. Думал ли действительно Петр выставить на посмешище свое духовенство? Унизить патриаршество, как власть, соперничавшую с ним? Да, пожалуй. Обычай требовал до того времени, чтобы в Вербное воскресенье в Москве царь участвовал в торжественной процессии, ведя под уздцы ослицу патриарха. Главенство духовной власти, освященное первенствующим положением патриарха Филарета наряду с первым из Романовых, таким образом укреплялось из года в год. Петр заменил процессию шутовским шествием князя-папы, верхом на быке в сопровождении целого ряда повозок, запряженных свиньями, медведями и козлами. Здесь ясно просвечивает политическая цель. Но так же очевидно она быстро стушевывается и уничтожается, благодаря беспрестанным перевоплощениям, бесконечной непристойной пародии, в которой такой опытный свидетель, как Вокерод, не видит ничего, кроме разгула души и тела.
Однако явление требует себе иного объяснения. Оно слишком обширно, глубоко и продолжительно, чтобы его можно было отнести только на счет личного фантазерства, как бы причудливо и распущенно оно ни было. И действительно, оказывается ирония, сатира, изображение в комическом или карикатурном виде всех важнейших жизненных условий, составляют отличительную черту эпохи, непосредственно предшествовавшей воцарению Петра. Может быть, в этом следует видеть противовес указанному нами аскетическому направлению, приводившему, как сказано выше, к отрицанию всяких проявлений общественной жизни. Что же касается особенностей формы, какую Петр придавал этому стремлению – или какою только содействовал развитию уже существующего – то не имела ли она родственной связи с эксцессами, каким в другое время – но тут приходится оглянуться на целое столетие назад – под влиянием мнимых демонических влияний, предавалось народное воображение и страсти в других странах? Стоит только припомнить оргии ночных шабашей и черных месс, так распространенных во Франции в начале семнадцатого столетия, слабым отражением которых являются мистификаторские изобретения современных оккультистов. Аналогия причин в этом отношении по-видимому подтверждает аналогию фактов. И там и тут – возмущение духа и плоти, одинаково угнетаемых и стесненных обычным укладом жизни и, в погоне за минутным облегчением, устремляющихся, рвущихся за пределы действительности, за пределы закона, религии и общества. Странность заключается в том, что Петр председательствовал на таких сатурналиях. Но разве он не имел одинаковых потребностей, не подчинялся общему закону, подавая первый пример, и добровольно соглашаясь замкнуться ужасным железным кольцом, созданным его указами?
Впрочем, прежде всего, необходимо привести факты, которые могут оказаться достаточно
