круга и высокого полета, историческим предком которых можно считать Лефорта. Монс был малообразован, но умен, ловок, веселый товарищ и поэт в свободные минуты. Будучи очень суеверным, он носил на пальцах 4 кольца: золотое, свинцовое, железное и медное: они служили ему талисманами; золотое кольцо означало любовь. Одна из его сестер, Модеста (по-русски «Матрена») была замужем за Федором Николаевичем Балк, отпрыском старинного лифляндского рода Балкен, поселившегося в России с 1650 года. Этот Балк имел чин генерал-майора и был губернатором в Риге, а жена его пользовалась тоже большим расположением Екатерины и со временем стала ближайшей наперсницей государыни. Она заботилась о судьбе своего брата и устраивала свидания. Но этим ее роль не ограничивалась. Вместе с Анной Федоровной Юшковой, также большой фавориткой императрицы, герцогиней Анной Курляндской и еще несколькими дамами она создала нечто вроде камарильи, стягивая мало-помалу вокруг государя сеть кляуз, интриг, тайных влияний и темных козней, и в этом море зыбучего песку его энергия, ослабленная подтачивавшей его болезнью, обессиленная неустанным давлением окружающих, увязала, казалось, все глубже и глубже. Вильям Монс был душой этой партии и под женским именем переписывался с Салтыковой, принадлежавшей также к ней.
Уже начиналось «царство женщины». Петр был равно сбит с толка, как инквизитор и как судья. Он долго не знал того, что ему так важно было знать, и даже тогда, когда его предупредили, он не сумел отомстить за себя и покарать самое непростительное из всех оскорблений. Он получил анонимное предупреждение. Устроена была ловушка, подготовлявшаяся уже давно: Петр застал врасплох Екатерину лунною ночью в парке, в беседке, перед которой г-жа Балк стояла на часах. Жаль только, что эта обстановка не сходится с календарем, т. к. по историческим данным сцена должна была происходить в ноябре, градусах при десяти мороза. По официальным документам тайной канцелярии, Петр был поставлен в известность о происходившем факте 5 ноября. Он велел арестовать доносчика, которого быстро разыскали среди лиц, подчиненных Монсу, сам произвел быстрое расследование в застенке Петропавловской крепости, но против всеобщих ожиданий, не стал действовать с обычной ему молниеносной быстротой. Его честь и даже жизнь были в опасности, потому что в доносе говорилось о готовившемся заговоре и покушении, но он как будто колебался и скрывал свой гнев; можно подумать, что он при своем исключительном нетерпении, и порывистости старался выиграть время! 20 ноября он вернулся во дворец, ничем не выдавая того, что у него было на душе, ужинал по обыкновению с императрицей, беседовал долго и запросто с Монсом и в конце концов успокоил его и всех. Но довольно рано, говоря, что устал, он справился который час. Екатерина посмотрела на свои часы с репетицией, присланные ей в подарок из Дрездена, и ответила: «Девять часов». Тогда он в первый раз сделал резкое движение, взял часы, открыл крышку, повернул три раза стрелку и сказал своим прежним тоном, не допускающим возражений: «Ошибаетесь, 12 часов, и всем пора идти спать».
Это был снова лев, с его ревом и крепкими когтями, – повелитель, которому и самое время, и все и вся должны покоряться.
Все разошлись, и через несколько минут Монса арестовали в его комнате, причем сам Петр взял на себя, как говорят, роль тюремщика и судебного следователя. Но, ведя допрос, он не произносит имени Екатерины. Он решительно не впутывал ее в дело. Расследование дало возможность выставить против подсудимого другие обвинительные пункты: злоупотребление своим влиянием и преступные козни, в которых и Матрена Балк была замешана. Два дня сряду, 13-го и 14-го ноября, глашатай ходил по улицам С.- Петербурга, призывая всех кабатчиков, под угрозою строжайших наказаний, дать свои показания. Но сам Монс дополнял эти показания. Говорили после, что он, подобно Глебову, стоически оберегал честь своей любовницы, принося признания другого рода. Но едва ли этот героизм, если он и проявлял его, был особенно высокой пробы: даже в царствование Петра было менее рисковано прослыть взяточником, чем соперником царя. Жестокая смерть Глебова служила этому доказательством. И красавец Вильям, кажется, не похож был на героя. Судя по протоколам его допросов, он при первой встрече с царем после своего ареста начал с того, что упал в обморок, а затем признался, в чем угодно. Надо думать, что действительно было нетрудно добиваться его признании, так как его не подвергали пытке, а это – подробность многозначительная. Что касается г-жи Балк, то она оказала сначала некоторое сопротивление, но ослабела при первом ударе кнута.
Монс был обезглавлен 28 ноября 1724 года. Саксонский посланник докладывал своему двору, что Петр заходил к нему перед казнью, чтобы выразить ему свое сожаление по поводу разлуки с ним. Молодой человек сумел по крайней мере сохранить бодрый вид на эшафоте. Подобно другому позднейшему террористическому правлению, великое царствование научило людей умирать. Рассказ о том, будто Монс попросил палача вынуть из его кармана портрет в рамке, украшенной бриллиантами, с тем, чтобы оставить рамку себе, а портрет, – портрет Екатерины, – уничтожить, придуман, очевидно, неудачно. Заключенных наверное обыскивали в тогдашних тюрьмах. Г-жа Балк получила 11 ударов кнута, осталась жива, – что доказывает ее живучесть, – была и сослана пожизненно в Сибирь, но вернулась оттуда после смерти Петра. Ничего постоянного в то время не было. С той минуты, как удавалось сохранить жизнь, можно было питать надежду на возможность выкарабкаться со дна самой глубокой пропасти. На столбах, окружавших место казни, были прибиты объявления с перечнем всех лиц, имевших дело с Монсом и его сестрой. Тут были представители всей иерархии чинов, с великим канцлером Головкиным во главе. Фигурировали здесь и князь Меншиков, герцог Голштинский и царица Прасковья Федоровна!
Екатерина выказала при этом испытании мужество, в котором было что-то ужасающее. В день казни она казалась необыкновенно веселой. Вечером она позвала к себе княжен с их учителем танцев и изучала вместе с ними па менуэта. Но Кампредон сообщает в депеше: «Хотя государыня и скрываешь по мере возможности свое горе, но оно написано у нее на лице… так что все внимательно следят за ней, ожидая, что с ней будет».
В тот же день ее ожидала довольно тяжелая неожиданность: собственноручным указом царя, обращенным ко всем коллегиям, предписывалось, на основании злоупотребления, совершенного «без ведома государыни», не принимать от нее впредь никаких приказаний и рекомендаций. В то же время было наложено запрещение на конторы, заведовавшие ее личными средствами, они были опечатаны под предлогом предстоявшей правительственной ревизии, и императрица оказалась в таком стесненном положении, что для уплаты 1000 дукатов денщику Василию Петровичу, пользовавшемуся в это время большим доверием царя, она должна была прибегнуть к помощи придворных дам.
На другой день – новая неприятность. Говорят, что царь выехал в санях с женой и что царская чета проехала мимо эшафота, где было еще выставлено тело Монса. Платье Императрицы коснулось его. Но Екатерина не отвернулась и продолжала улыбаться. Тогда Петр приказал положить голову казненного в сосуд со спиртом и выставить на обозрение в покоях императрицы. Она примирилась с этим ужасным соседством и сохранила прежнее спокойствие. Петр напрасно выходил из себя. Говорят, что он разбил в ее присутствии одним ударом кулака великолепное венецианское зеркало с возгласом:
– Так будет и с тобой, и с твоими близкими!
Она возразила, не выказывая ни малейшего волнения:
– Вы уничтожили одно из лучших украшений вашего жилища; разве оно стало от этого лучше?
Действуя таким образом, она укрощала царя и властвовала над ним, но отношения оставались крайне натянутыми. 19 декабря 1724 года Лефорт писал в своей депеше: «Они почти не говорят друг с другом, не обедают и не спять больше вместе». В то же время Мария Кантемир снова выступила на сцену, возбуждая уже всеобщее внимание. Петр бывал у нее каждый день. И по всей вероятности, он узнал именно в это время правду о том, что произошло в Астрахани, когда, как известно, надежды княжны, а может быть и ее любовника, рушились вследствие подозрительного аборта. Врач, лечивший молодую девушку, грек Поликала, был подкуплен. Кем? Ответ был ясен оскорбленному супругу.
Все считали Екатерину погибшей. По словам Вильбуа, Петр готовился к процессу «наподобие Генриха VIII». Он медлил только чтобы обеспечить предварительно участь детей, родившихся от неверной супруги. Он старался ускорить брак своей старшей дочери Анны с герцогом Голштинским. Делались также попытки выдать вторую дочь, Елизавету, за французского принца или даже за самого французского короля. Но именно этот проект, который, по-видимому, налаживался и представлял собою неодолимый соблазн, являлся всемогущим доводом в пользу Екатерины. Толстой и Остерман в разговоре с Кампредоном признавали за ним большую важность: едва ли король Франции мог согласиться на брак с дочерью второй Анны Болейн!
Счастливая звезда лифляндки в конце концов одержала верх. 16 января 1725 года состоялось начало
