отвечать на нее «самыми вескими представлениями», сопровождаемыми уверенностью, что король не преминет принять участие в вызванных таким образом враждебных действиях. О союзе уже не было и речи! Вызванная на борьбу Франция взялась за оружие. Кампредон просил аудиенции у императрицы, но не получил ее и просил прислать ему предписание о выезде, не откланявшись государыне. Пахло войной.[48]
К счастью, до того не дошло. В мае 1726 г. сильный английский флот из 23 судов и датская эскадра, соединенные под командой адмирала Уоджера, появился перед Ревелем. Предмет этой демонстрации, не принесшей пользы союзникам, остался загадкой. Россия очень благоразумно удержала свои корабли под защитой естественных прикрытий негостеприимного берега и отвечала на вызов двумя миролюбивыми манифестами (июнь и август 1726) Дававшими англичанам право свободной торговли у себя. Когда, в сентябре Англия и Дания решились сняться с якоря и направились к западу, не выпустив ни одного пушечного заряда. Россия могла посмеяться над ними и имела все выгоды победы.
Ее согласие, данное 6 августа 1726 г. на участие в Венском трактате, казалось сначала менее благоразумным и еще до сих пор вызывает ожесточенную критику. Зачем это понадобилось России? Какой интерес был для нее обещать тридцать тысяч человек на службу императору? И обещать ему столько же против Турции. Нового столкновения с Турцией возможно было предвидеть только в весьма отдаленном будущем, между тем как германские поля битвы могли ежедневно потребовать новых вспомогательных русских сил. В этом отношении считали, что интересы герцога Голштинского и Меншикова заняли место выгод, которым могла бы извлечь Россия из этого трактата. Действительно, император одновременно присоединился к русско-шведскому договору 1724 г., обещавшему герцогу Голштинскому возвращение его наследия, и к самому австро-русскому соглашению была прибавлена секретная статья в том же смысле. С другой стороны и Меншиков имел определенные причины относиться доброжелательно к Австрии. Однако все это были второстепенные и призрачные комбинации, и Швеции пришлось скоро отделиться от русского союза, и ее присоединение к ганноверской лиге в марте 1727 года было делом самого Меншикова. Получив 5000 червонных английских денег, временщик не поколебался сообщить шведам, что в Верховном Совете существует большое разногласие по вопросу об интересах герцога Голштинского, что Екатерина очень больна, а он сам, Меншиков, очень расположен предоставить Швеции полную свободу примкнуть к какой ей угодно партии.[49]
Из всех документов, которые мне пришлось просмотреть по этому поводу, совершенно ясно, что герцог не сумел привлечь к себе определенных симпатий на берегах Невы. В Совете и среди окружающих Екатерину желали отделаться от него, хотя бы принеся для этого денежную жертву.
Таким образом Швеция оказалась с Францией в одном лагере, а Россия в другом; но при этом притязания молодого герцога на наследие Карла XII и его еще более неоспоримые права на владение Шлезвигом не играли никакой роли. Но, с другой стороны, не в силах Меншикова было бы связать интересов его отечества с интересами Австрии, если бы обе стороны не увлекались по наклону естественным ходом их исторического развития. Этот союз также составлял часть наследия Петра Великого, страстно желавшего его, чтоб отмстить за поражение при Пруте, и огорчавшегося, что не удавалось добиться его. Союз был логическим следствием отношений, созданных Петром между Россией и ее западными соседями.
Не принимавшая никакого участия в браке дочери Меншикова Пруссия скоро последовала примеру Австрии. Лавируя и торгуясь направо и налево, Фридрих Вильгельм незаметно увлекался в эту сторону. После смерти Петра, прусский министр в Петербурге, Мардефельд,[50] спросил, какой траур он должен носить по царю. Король отвечал: «Как по мне». И при дворе траур был тогда наложен на три месяца, когда обыкновенно его сокращали до шести недель. Даже после поездки в Ганновер, Фридрих сумел убедить Головкина, что интересы России не пострадают от этого, и начал придумывать проект присоединения ее к лиге, к которой он сам временно примкнул. Так как вопрос о Шлезвиге, по-видимому, мешал осуществлению этой комбинации, то он храбро предложил Головкину взамен Шлезвига Курляндию…
– Но ведь Курляндия не ваша, государь…
– Не все ли равно. Лишь бы ее вырвать у Польши и Саксонии!
В основании всех этих переговоров между соседями северо-западной Европы уже чувствовался польский вопрос. И таким образом, когда в июле 1726 г. Россия заставила Морица Саксонского убраться из Митавы, Фридрих Вильгельм высказал свою благодарность, и 10 (21) августа следующего года Мордефельд подписал в Петербурге конвенцию, которая, под видом возобновления древних связей с Россией, в сущности послужила началом новой политической системы.[51] Речь шла опять о Польше; державы, подписавшие трактат, обязывались поддерживать там избрание после смерти Августа II, туземного кандидата. Конвенция была закончена 12 следующего октября в Вюстергаузене австро-прусским соглашением, и таким образом оказался связанным пучок, который должен был, несмотря на различные случайные превратности и перевороты, вызвать расстройство европейского равновесия через гибель турецкого могущества и уничтожение польской самостоятельности.
Я уже имел случай высказаться о значении, даже чисто политическом, этого первого
И однако, несмотря на их несостоятельность, Россия – этого нельзя отрицать – осталась в выигрыше, благодаря сцеплению благоприятных обстоятельств, где многие склонны увидеть или вмешательство какого-либо светлого Провидения, или какого-либо мрачного рока; но легко проследить влияние причин совершенно естественных: несомненное могущество национального инстинкта, несоизмеримые взрывы сил, накопившихся в огромной империи и вытекающие отсюда попытки вступить на путь, где, за отсутствием такого высшего решения, которое, быть может, пришло бы в голову великому человеку, жизненные задачи, оставленные им преемникам, решились, если и не вполне, то во всяком случае без ущерба для себя.
Польские читатели должны постараться понять меня: я говорю здесь как историк, и отказался бы от своей задачи, если бы поймал себя на том, что позволяю говорить своим личным симпатиям. В мою задачу не входит высказываться за или против раздела Польши, но я должен осветить задатки превосходства, позволявшие России, производя этот раздел, покорить себе, конечно, меньше, чем она должна была и на что претендовала, из славянских земель, но занять, однако, в северной Европе положение завидное. Непосредственные преемники Петра не всегда и не везде умели воспользоваться этими задатками в общей их грозной сложности; но они не погубили ни одного из них. Напротив – особенно за пределами России – они сохранили и даже улучшили в некоторых отношениях положения, приобретенные до них. Каким разом? С помощью каких таинственных сил, заместивших такой очевидный недостаток, ресурсов и способностей? Я не сумею лучше ответить на вопрос, как, вдавшись в некоторые подробности этого курляндского дела, ядовито названного Лефортом «бабьей войной» и составляющего самое большое дело царствования, мало способного предпринять что-либо более значительное. Пружины, направлявшие иностранную политику Екатерины I, обнаруживаются в этом деле вполне ясно, а читатель будет в выигрыше еще тем, что познакомится с некоторыми из главных действующих лиц, призванных к участию в новых драмах, сценой которых суждено было в скором времени стать Петербургу и Москве.
Глава 3
Бабья война. Мориц Саксонский
I. Курляндское наследство. – Происхождение кандидатуры Морица Саксонского. – Проект брака с Анной Иоанновной и Елизаветой Петровной. – Мориц в Польше. – Его успехи у варшавских дам. – Август II поддерживает его. – Оппозиция польской знати. – Перемена в отношениях короля. – Тайный отъезд Морица в Митаву. – Он увлекает Анну Иоанновну и приобретает расположение курляндцев. – Его избрание. – II. Борьба парий в Петербурге. – Юбки за Морица. – Кандидатура Меншикова. – Его прибытие в Митаву. – Свидание с Морицом. – Ложные слухи. – Мориц выходит победителем. – III. Проект договора в его пользу между Августом II и Россией. – Неудача. – Польский сейм высказывается против курляндского избранника. – Изгнание. – Новые планы брака и любовные похождения Морица. – Герцогиня курляндская на его стороне. –
