регента. – Сближение с Елизаветой. – Проекты союза с Голштинским домом. – Катастрофа. – III. Миних у Анны Леопольдовны. – Подготовляемое покушение. – Ужин у регента. – Неожиданность. – Заключение Бирона в Шлиссельбург. – Его процесс. – Смертная казнь, замененная пожизненной ссылкой. – В Пелыме. – В Ярославле. – Переход Гедвиги Бирон в православие. – Судьба Курляндского герцогства. – Возвращение Бирона в Митаву. – Его отречение. – Смерть. – Его потомство.
«Семнадцать лет деспотизма и девятимесячный ребенок, который может умереть кстати, чтобы уступить престол регенту!» – так характеризует Мардефельд положение дел, показавшее, как неверны были его предположения,[302] высказанные в письмах к Фридриху.
Он ничего толком не знал, и это еще больше возбуждало его досаду. Он сравнивал Бирона с Кули- Ханом, однако находил в обстоятельствах, сопровождавших его назначение правителем, нечто утешительное и возбуждающее надежды. «Принимая в соображение, что он оскорбил императорскую фамилию и принца Брауншвейгского в частности, позволив ему повидаться с ее императорским величеством во время ее болезни всего один раз; что нация его ненавидит; что те, кто, по-видимому, держит его сторону и способствовали его возвышению, делали это только в личном интересе и намереваясь восстановить республиканский образ правления, свергнув своего благодетеля, к чему Швеция доставила возможность… можно предположить, что Бирон только потому вознесен фортуной так высоко, чтобы потом очутиться тем ниже… Все умы восстановлены против узурпатора, и гвардейские солдаты открыто заявляют, что будут сносить регентство только до похорон их „матушки“, а многие говорят, что лучше передать власть в руки оставшихся потомков Петра I. Все простые солдаты стоят за Елизавету».
Если верить этому пророку, предсказанный им переворот мог совершиться тотчас же, по крайней мере в пользу Антона-Ульриха, если бы только принц догадался воспользоваться расположением к себе гвардейских офицеров. Но по совету императорского резидента он слишком поспешно отказался от этой поддержки.[303]
Подобную досаду, высказанную человеком, еще недавно мечтавшим о превращении России в другую Польшу, можно счесть почти за похвалу новому правительству. Очевидно Мардефельд не находил его способным осуществить преждевременно возложенные им на него надежды. Но, если дипломат и оказался более дальновидным в своих настоящих предположениях о будущем столь неожиданно установленного правительства, то начинания последнего, по-видимому, ничем еще не оправдали его предсказания. Бирон принял бразды правления самым мирным образом. По кончине императрицы он как бы погрузился на несколько минут в глубокую печаль, но затем выпрямился и распорядился достать указ о регентстве. Покойная императрица приказала запереть его в ларец с бриллиантами, стоявший возле ее постели, ключ от которого был у одной из ее приближенных. Вице-канцлеру было поручено прочесть его; но слезы душили Остермана и князю Трубецкому, генерал-прокурору, пришлось заменить чувствительного старика, находившего возможность хитрить даже со смертью. Его окружили: только один принц Брауншвейгский с женой стояли в стороне, как бы относясь безучастно к происходившему.
– Вы не желаете выслушать последнюю волю императрицы? – громко спросил Бирон, обращаясь к герцогской чете.
Антон-Ульрих вздрогнул, как будто намеревался ответить, но затем покорно присоединился к остальным.
На следующий день малютку-Ивана перевезли с большим торжеством в Зимний дворец. Шествие открывал эскадрон гвардии; за ним регент пешком шел впереди кресла, на котором несли кормилицу с ребенком на руках. Принцесса-мать ехала в парадной карете с Юлией Менгден, фрейлиной, сделавшейся скоро ее фавориткой. И самому Мардефельду пришлось написать: «Все русские отправились в Зимний дворец и поздравляли регента, целуя у него руку или полу мантии. Он заливался слезами и не мог произнести ни слова… Спокойствие полное: так сказать, ни одна кошка не шелохнется».[304] Новый английский министр Финч со своей стороны писал, что гусарский полк, проезжая по Гайд-парку возбуждает больше шума, чем эта перемена правительства.[305] Впрочем, все это было весьма естественно. Со времени Екатерины I верховная власть, наравне с царским жилищем, казались доступными всем. Туда входили, как на мельницу.
Сенат назначил регенту 500 000 рублей в год и постановил именовать его высочеством. Впрочем, он пожелал, чтобы этот титул был дан и Антону-Ульриху. Однако отец и мать императора должны были удовольствоваться 200 000 рублей в год. На ектеньях был принят следующий порядок: император, принцесса-мать, цесаревна Елизавета и регент. Елизавета протестовала напрасно. Кое-кто удивлялся, почему в манифесте о назначении наследником Иоанна Антоновича, в случае его смерти ему должны были наследовать братья его от
Курляндский дворянин сомнительного происхождения, сделавшийся на семнадцать лет, по вычислению Мардефельда, неограниченным властителем России, более неограниченным и законным, чем Меншиков – вчерашний фаворит и сегодняшний регент не обладал даже способностями временщика – своего предшественника – и не оказал России таких услуг, как тот. Единственное право его было основано на позоре Анны, пример которого она безнаказанно давала с высоты престола и которым загрязнила колыбель, где покоилась будущность империи. Бирона считали человеком способным, но он проявил до сих пор свою способность только в придворных интригах. Говорили, что он жесток; и может быть преувеличивали его ответственность в кровавых драмах только что окончившегося царствования. Перед ним преклонялись потому, что в нем соединялись два элемента – самовластие и грубая сила, сделавшиеся со времени Петра Великого принадлежностью верховной власти. Анна согласилась накинуть на этого искателя приключений порфиру, скроенную из занавесей ее алькова; гвардия не препятствовала: теперь все было для всех. И разве не безразличным являлось для этого войска, где половина офицеров были немцы, что Бирон станет во главе правительства, оспариваемого в продолжение десяти лет четырьмя или пятью немцами? Бирона не любили, но разве имелся на лицо кто-нибудь любимый? Может быть Елизавета? Уже в продолжение десяти лет она только и делала, что меняла любовников, выбирая их иногда в таких низких слоях, что сама затруднилась бы сделать их официальными фаворитами. И чтобы обратить на себя внимание, ей следовало выдвинуться, проявить энергию и честолюбие. Она же, по-видимому, только и знала одни удовольствия, забывала из-за них все, и ее также забывали. Между Остерманом, Минихом, Левенвольдом и другими, составлявшими противовес влиянию Бирона, он еще, в сущности, не встал во весь свой рост. Теперь настало время доказать себя за работой.
Он начал милостями, отменяя приговоры о смертных казнях, смягчая наказания. Он призвал обратно ко двору князя Александра Черкасского. Тредиаковскому из конфискованного имения Волынского выдано 360 р. – сумма равная его годовому жалованью. За этим следовали распоряжения, клонившиеся к снисканию популярности: манифестом предписывалось строгое соблюдение законов строгая справедливость в применении правосудия; подати был уменьшены (на 17 коп. с души); часовым в зимнее время приказано давать шубы, «ибо в морозное время они без шубы претерпевают великую нужду». Бирона-фаворита упрекали в роскоши; Бирон-регент запретил носить материи дороже 4 рублей за аршин.
Но более серьезные задачи требовали его внимания, как извне, так и внутри государства, и неизвестно, оправдал ли бы он лестные описания Мардефельда, если бы принялся за решение этих задач. Но он едва успел прикоснуться к ним. Смерть Карла VI вызвала во всех европейских канцеляриях оживленную дипломатическую деятельность. Бирон попался на приманку в виде гарантированного наследственного титула герцога Курляндского, выставленную Пруссией, и вступил с последней в переговоры об
