– Полагаю, что да, – сказала мадам Чичероне. – Он насобирал порядком всяких раритетов, среди прочего у него был рукодельный столик Марии Антуанетты и столовое серебро русской Екатерины Второй. Но, понимаешь, он и сам хотел открыть свой дом для посетителей. Музей носит имя его сына Ниссима. Он был летчиком и погиб в Первую мировую войну. Хотя, конечно, он только один из многих. Отец был совершенно убит и пожелал увековечить его имя. В каком-то смысле он обессмертил своего сына. Но лучше было бы, наверное, если бы Моисей выбрал для своего музея какой-нибудь другой город, в Париже так много всяких музеев.
– Вы любите музеи? – спросила Юлианна.
Мадам Чичероне засмеялась. Она быстро обвела взглядом ряд особняков, обрамлявших парк:
– Печальная штука – музеи! – сказала она. – В них собрана красота, которую люди открыли спустя много времени, а те, кто ее создавал, помирали голодной смертью, сходили с ума, отрезали себе уши и так далее. Музеи напоминают мне о том, как неповоротлив наш ум. Разве не так?
Юлианна поковыряла носком ботинка промерзший песок:
– Наверное, так, – согласилась она.
– Ты видела мой портрет в молодости. Как по-твоему – я была красива?
– О да! – воскликнула Юлианна.
– Вот видишь! А я вечно переживала, думала, что я недостаточно хороша. Такая бесполезная трата времени! Есть чем заниматься! Впрочем, почему бы и нет? Других-то дел у меня было не так уж и много. – Мадам Чичероне накрыла руку Юлианны своей сморщенной ладошкой. – Я вижу, что и ты чем-то озабочена, – сказала она. – Ты слишком занята этими мыслями. Знаешь, что я тебе скажу: все это ты позабудешь. Когда-нибудь ты посмотришь на свои портреты, на которых тебе было двадцать лет, и подумаешь: хорошее было время! Не потому хорошее, что все было тогда замечательно, а потому, что ты тогда была молода.
В эту ночь Юлианна не могла уснуть. Она лежала без сна, слушая, как во дворе орут коты, как гремит водосточный желоб от порывов ветра. Булыжник в груди давил всей своей тяжестью. Она заплакала. Должно быть, мадам Чичероне это услышала, потому что скоро она постучалась в дверь к Юлианне.
– Как ты там, дружочек? – спросила она. – Все хорошо?
Юлианна крепко обхватила себя обеими руками. Вздрагивали только плечи. Мадам Чичероне присела к ней на кровать и протянула к Юлианне теплую морщинистую руку.
– Она его увезла, – проговорила Юлианна, уткнувшись лицом в подушку. – Я даже попрощаться не успела! На меня нельзя положиться. Меня нельзя подпускать к детям. От меня один вред. Я – опасный человек. Я толстуха. Даже хлеб не могу купить так, чтобы не сделать три грамматические ошибки!
– Хорошо, хорошо, – сказала мадам Чичероне. – Ты же не думаешь, что сразу все это изменишь? Иначе ты и вправду опасна – не для окружающих, для самой себя.
– Но у меня же тут нет друзей! Кроме вас.
– Верно! Здесь у тебя есть я, а друзья у тебя в Норвегии. – Мадам Чичероне улыбнулась и потеплее укрыла Юлианну. – Ты никогда не просила меня дать тебе совет, но сейчас, дружочек, я тебе кое-что посоветую. Тебе надо влюбиться. И как можно скорее. Влюбленность – лучшее лекарство от всех неприятностей: от бессонницы, одиночества и воображаемого избыточного веса.
Юлианна подняла голову и взглянула на старушку:
– А вы, мадам, никогда не чувствуете себя одинокой?
– А как же иначе! – ответила мадам Чичероне. – Да вот только сегодня я как раз вспоминала одного человека, который когда-то очень давно делал мне предложение, но я в то время больше всего была влюблена сама в себя. Наше знакомство продолжалось очень недолго, дело было летом, когда у студентов нет занятий, и я немножко скучала. Он очень хорошо целовался, но мне не понравилось, как от него пахнет. И все же, когда я приоткрываю какой-нибудь ящичек, где хранятся воспоминания, то чувствую, что скучаю по нему. А бывает, что скучаю по всем, кого знала.
Юлианна стала выходить по вечерам на прогулку. Она шла по бульварам в дедушкином пиджаке. Дедушка Бие был каменщиком, не раз в своей жизни он закладывал первый камень и возводил дома. В кармане был спрятан ключ. Он лежал там вместо электрической грелки. Сжимая в кармане ключ, она чувствовала себя смелой. Она вышла на набережную и пошла, поддевая носком сырую листву, тяжелую, как намокшие тряпки. Затем пересекла двор Лувра, в котором над освещенным куполом кружила стая птиц. Она проходила мимо бистро, перед которыми на стене были вывешены черные доски с написанным мелом меню, но Юлианна никогда не ощущала голода. Она искала человека. На мосту Пон- дез-Ар она посидела на скамейке, любуясь луной, которая моноклем сверкала на черном лике города, свысока глазея на Сен-Шапель. Луна была не та, что везде. У Парижа луна была другая, своя собственная, как у некоторых планет, у которых есть свои луны. Сена расстилалась перед глазами кружевной рюшкой, а на стрелке острова Сите на самом берегу стояла плакучая ива, склонясь над водой, словно пришла попить. Там был парк со скамейками и освещенными дорожками, залитый лунным светом пятачок под черным как вороново крыло небом. Юлианна подумала, что если ей суждено в этой жизни получить поцелуй, она бы целовалась именно здесь, на стрелке, под этим плакучим деревом.
Она продолжила путь в сторону Латинского квартала, на улицу, где на каждом шагу встречались греческие ресторанчики. Над одной из дверей светилась красная вывеска. Юлианна прочитала название: «Кав-де-ла-Юшетт». На пороге, привалясь к дверному косяку, стоял какой-то парень, он кивнул ей и ухмыльнулся. Она сразу занервничала и уже хотела пройти мимо. Из-за двери доносились голоса. «Поменьше думай, – шепнула она себе. – Так ты никогда ни с кем не познакомишься». Она заплатила в окошечко тридцать франков, и кассир впустил ее в помещение, похожее на пещеру. Продажей напитков в баре занимался бородатый крепыш. Юлианна взяла кружку пива и стала оглядываться вокруг. Она чувствовала себя неуютно. Все смотрели на нее, чуть ли не разглядывали в упор. Она забилась в уголок. Из подвала слышалась музыка. Там плакала одинокая труба. Юлианна медленно спустилась по ступенькам, внизу открылось сводчатое подземелье с колоннами. Посредине была танцевальная площадка, окруженная по бокам простыми деревянными скамейками. Юлианна села в заднем ряду. На подиуме играл оркестр. Пальцы пианиста летали по клавишам. Женщина в вечернем платье пела: «My story is much too sad to be told, but practically everything leaves me totally cold. The only exception I know is the case when I'm out on a quiet spree, fighting vainly the old ennui. Then I suddenly turn and see your fabulous face».[7]
И в этот миг ее взгляд вдруг упал на одного молодого человека. Он танцевал с девушкой в обтягивающих брюках и уверенно вел свою даму, слегка покачивая бедрами. «I get no kick from champagne. Mere alcohol doesn't thrill me at all. So tell me why should it be true? That I get a kick out of you?»[8] У молодого человека были рыжеватые волосы, они падали ему на лицо. Время от времени он поглядывал на свое отражение в зеркальной стене. «I get no kick in a plane. Flying too high with some guy in the sky is my idea of nothing to do. But I get a kick out of you».[9] Он танцевал и улыбался. Улыбался ослепительной улыбкой, в которой не было ни капли смущения. Закружив девушку, он приподнял ее над полом и перекинул
Лампочки померкли. Трубе заткнули глотку сурдиной. Молодой человек вытер вспотевший лоб. И вдруг он заметил Юлианну. Он улыбнулся ей и в два прыжка очутился рядом.
– Потанцуем? – предложил он.
Глаза его блестели. Он уже протянул ей руку.
– Я не умею, – сказала Юлианна.
– Ну что ж! – сказал он.
Пожав плечами, молодой человек отошел. Юлианна так и осталась сидеть на скамейке, даже не шелохнулась, только вдруг разыкалась. Она просидела так несколько часов, наблюдая, как он приглашал девушек и перетанцевал, кажется, со всеми. Она видела, как он подхватывает их в объятия, как прижимается щекой к щеке. Она видела, как он их заманивает, как ни одна не отвечает ему отказом, а, напротив, встречает призывным взглядом. А музыка все играла, и он перелетал из одних объятий в другие.
Лишь спустя много часов наступила тишина. Толпа на танцплощадке рассосалась. Юлианна посмотрела
