во второй половине XVIII в., при Екатерине II - не раньше чем угрозу для России перестала представлять Турция. Сначала справились с Турцией, уж потом смогли занять Крым…
Крымское ханство было вассалом турецкого султана - а во времена Грозного Османская империя была, пожалуй, сильнейшей европейской державой. Именно европейской: турки заняли Балканы, часть Венгрии, всерьез нацеливались на Вену, которой не собирались ограничиваться. Несколько походов против них объединенных сил европейских королей закончились поражениями последних. Османский флот господствовал в Средиземном море, Турция султана Сулеймана Кануни («Великолепного») была в зените могущества. Россия Ивана Грозного против нее не имела никаких шансов, если бы дело дошло до прямого военного столкновения…
Сложность в том, что примыкающие к Крыму районы нынешней Украины были тогда Диким полем - протянувшимися на сотни километров необитаемыми землями. Да вдобавок, чтобы попасть в Крым, русской армии пришлось бы пересечь обширную степь, где не имелось ни источников воды, ни человеческого жилья. Каждую баклагу воды, каждую пригоршню овса для лошадей, каждый гвоздик пришлось бы нести с собой с южных российских рубежей - а это неблизкий путь. В то время как располагавшая огромным флотом Турция могла бы без всяких трудов переправлять в Крым войска, боеприпасы, вообще все необходимое. А у России тогда не имелось не то что Черноморского флота, но и флота вообще.
Дореволюционный русский историк Костомаров ядовитой слюной в свое время исходил, описывая «тупость» Ивана Грозного, якобы по дурости своей не оценившего но достоинству «гениальный план» Сильвестра и Адашева по захвату Крыма. Переходил порой в состояние откровенной клиники: очень уж ему, потомку малороссийских шляхтичей, этот план был по вкусу - настолько, что кабинетный историк не дал себе труда взвесить реальные шансы России в столкновении с Османской империей - а шансы эти, повторяю, практически равнялись нулю…
Агитируя Ивана за поход в Крым, Адашев особенно упирал на успешный рейд своего брата Даниила по крымским тылам. В 1559 г. Даниил Адашев, посадив восьмитысячное войско на им же построенные суденышки, проплыл по Днепру, под Очаковом и возле Кинбурнской косы захватил два турецких корабля, потом высадился на берег, две недели громил близлежащие татарские селения, захватил немало добычи и освободил немало пленных, а потом, получив известия, что на него движется по суше татарская конница, а по морю - турецкие военные корабли, вернулся домой.
Однако (и Грозный наверняка это прекрасно понимал) поход Адашева был не более чем удачным набегом малыми силами - наподобие тех, какие совершали на Русь сами крымцы. А вот вести настоящую, большую войну с Турцией Россия была определенно не в состоянии…
Особенно если учесть, что воевать пришлось бы на два фронта - не только с Турцией на юге, но и с Великим княжеством Литовским на западе. Литовцы, крайне встревоженные войной против Ливонии, которую Грозный начал тогда в Прибалтике, стремились заключить с Крымским ханством военный союз, направленный против России. Опасались, что Грозный, чего доброго, и в самом деле захватит Крым - и тогда у него будут совершенно развязаны руки на западе, против Литвы. Пикантность в том, что документы, свидетельствовавшие о литовско-крымских переговорах, направленных на военный союз, захватил в Крыму не кто иной, как Даниил Адашев - и с торжеством привез их в Москву, совершенно не представляя, что тем самым подложил изрядную свинью брательнику…
Крайне занятные пассажи выписывало в свое время перо историка Иловайского, всецело находившегося в плену легенды о «царственном параноике». Разумеется, он в рамках «черной легенды» свято придерживался убеждения, что все хорошее и мудрое шло исключительно от Сильвестра с Адашевым. И хвалил обоих весьма оригинально. Напоминал, что Адашев носил довольно низкий придворный чин окольничего, а значит, якобы не стремился к власти. «Влияние их сказывалось в общем направлении дел государственных и особенно в назначениях на правительственные места воевод и наместников, а также в раздаче поместий и кормлений». Ничего себе «только»! При таких полномочиях можно обойтись и самым невеликим чином, не пышный титул все решает… И тут же Иловайский пишет: «Отсюда понятно, почему около этих неродовитых людей собралась многочисленная партия из старых знатных родов». Зачем Адашеву пышный титул, если старая знать перед ним и так прогибалась?
Иловайский пишет: «Естественно было, что Сильвестр и Адашев хлопотали по преимуществу в пользу лиц, связанных с ними приязнию или чем бы то ни было…» И с младенческой невинностью продолжает фразу: «…но нет оснований предполагать, чтобы они в этом случае злоупотребляли своим влиянием и выдвигали большею частию людей недостойных».
Ну что тут скажешь? Когда государственный чиновник крайне высокого ранга «хлопочет по преимуществу в пользу лиц, связанных с ним приязнию или чем бы то ни было» (курсив мой. - А. Б.), это само по себе и есть грандиозное злоупотребление, и никак иначе…
И вовсе уж анекдотично звучит очередной панегирик Иловайского двум «великим государственным мужам»:
- Дела правительственные шли при них хорошо, даже не слышно было обычных жалоб народа на неправосудие и обиды от сильных людей».
Как будто г-ну Иловайскому от роду насчитывалось пять годочков и он, дитятко невинное, представления не имел о некоторых мерах, с помощью коих временщики вроде Адашева что в России, что в других странах эффективно обеспечивали молчание «электората». И о фактах, опровергающих его концепцию, понятия не имел: а уж ему-то прекрасно должна была быть известна хотя бы история с неким бедолагой, которого Адашев отправил городничим на окраину России. В кандалах отправил, за что-то на него разобидевшись. Представляете себе лица тамошней городской администрации, которой предъявили их нового главу, бряцавшего кандалами?
И далее Иловайский старательно излагает «общепринятую версию» охлаждения Грозного к соратникам: «Такою причиною была сама страстная натура Иоанна, глубоко испорченная небрежным воспитанием, дурными привычками и тревожными впечатлениями детства… дурные стороны характера, притихшие на время, мало-помалу пробились снова наружу… при деспотических наклонностях…»
И подобное перепевается до сих пор…
А вот теперь самое время вспомнить еще одну тяжелую историю, где Сильвестр с Адашевым опять-таки отличились. Пожалуй, не будет преувеличением назвать их поведение предательским…
Речь идет о знаменитом «кремлевском бунте» весной 1553 г., когда бояре в очередной раз показали норов - и дело шло к весьма кровавому финалу…
1 марта царь слег. Что за болезнь у него была, сегодня уже не установить по крайней скудости описаний. Известно только, что она оказалась «тяжка зело», Иван Васильевич лежал в горячке, не узнавал окружающих, и все пошло настолько худо, что его смерти ожидали в любой момент…
Поскольку время было (не только для России, но и для всего мира) не особенно и правовое, не либеральное и отнюдь не парламентское, трудно было ожидать, что передача власти после смерти царя его законному наследнику пройдет гладко…
Наследник, царевич Дмитрий, в тот момент от роду был пяти с небольшим месяцев и, как полагается младенцу, лежал в пеленках. Царица Анастасия, вероятнее всего, ничуть не напоминала Елену Глинскую - можно сказать, обычная домохозяйка, и все тут. Два ее брата тоже не отличались особой решимостью и энергией. Царь, временами приходивший в сознание, все это прекрасно понимал…
Опасность заключалась, главным образом, в том, что возле трона откровенно маячил достаточно серьезный претендент - князь Владимир Андреевич Старицкий, сын покойного брата Василия III, того самого Андрея, что неудачно попытался перехватить власть после смерти Василия. Двоюродный брат царя. Доподлинный Рюрикович, вполне способный - и намеренный! - опереться на те самые «исконные» обычаи, по которым князю наследовал не родной сын, а брат и его потомки…
Старицкий и его мать, княгиня Евфросинья, отнюдь не сидели сложа руки. При известиях о серьезной болезни царя они ввели в Москву сильный отряд своих дворян и принялись пригоршнями раздавать им деньги, якобы в счет будущего жалованья. Что это означает, было ясно всем и каждому: угроза государственного переворота прямо-таки в окно стучалась…
Царь составил «духовную грамоту», то есть завещание. Оно не дошло до сегодняшнего времени, но историки не сомневаются, что, объявив наследником престола сына Дмитрия, царь передал регентские полномочия царице Анастасии и ее ближайшим родственникам, боярам Захарьиным-Юрьевым, Василию и Даниле. Это был самый логичный шаг: оба в данном случае защищали бы не просто царицу и родственницу, а еще и свое собственное благополучие.
Тут-то и началось… Анастасию «старые» бояре не то что не любили - буквально ненавидели. Точку зрения благородных господ в свое время выразил боярин Лобанов-Ростовский, который разошелся настолько, что украдкой встретился с литовским послом и начал ему плакаться: «Их всех государь не жалует, великих родов бесчестит, а приближает к себе молодых людей, а нас ими теснит, да и тем нас истеснил, что женившись, у боярина у своего дочерь взял, понял рабу свою, и нам как служити своей сестре?» Посол, «социально близкий», потому что принадлежал к древнему роду, слушал с искренним сочувствием… Лобанов-Ростовский был не единственным, кто именовал Анастасию «рабой», - для исконных Рюриковичей она была весьма даже худородна, и подобные речи звучали еще во время подготовки к
