после смотра все еще оставались доспехи.
В лесу Веспасиан протянул Лугунде зайца, держа его за уши. Та проворно засунула животное под плащ и стала оглядываться в поисках подходящего места. Без видимой причины она так долго водила нас по чаще зигзагами, что я начал подумывать о засаде бриттов. Впереди с отвратительным карканьем поднялся ворон, но, слава богам, полетел куда-то направо.
Наконец Лугунда остановилась около могучего дуба. Она махнула рукой на все четыре стороны света, подбросила вверх пригоршню желудей, проследила, куда они упали, и принялась монотонным голосом читать заклинание. Лугунда приговаривала и пела так заунывно и долго, что меня начало клонить ко сну, но тут она вдруг вынула зайца из-под плаща, отпустила его и стала напряженно следить за ним потемневшими от волнения глазами. Заяц огромными прыжками понесся прямо на северо-запад и исчез в густом кустарнике. Лугунда заплакала, прижалась ко мне и обхватила руками за шею. Веспасиан грустно проговорил.
— Ты сам выбрал этого зайца, Минуций. Я тут ни при чем. Как я понимаю, он предсказал, что Лугунда должна немедленно возвращаться к своему племени. Если бы он остался сидеть на месте или сунул бы голову в кусты, то это было бы неблагоприятным предзнаменованием, означавшим, что Лугунде надо оставаться рабыней. Конечно, может, я и ошибаюсь, ведь я не очень-то разбираюсь в предсказаниях заячьего оракула бриттов.
Веспасиан дружелюбно похлопал девушку по плечу и что-то проговорил, указывая на меня. Лугунда успокоилась, заулыбалась, взяла мою руку и несколько раз поцеловала ее.
— Я только пообещал красавице, что ты обязательно проводишь ее до родного племени, — сказал Веспасиан безучастно. — Однако надо бы опросить и других оракулов, чтобы узнать, нельзя ли ей отправиться в путь попозже, ибо я хочу познакомить тебя с пленным друидом. Мне кажется, ты достаточно безрассуден для того, чтобы притвориться странствующим софистом [37], собирающим в разных землях знания и крохи чужой мудрости. Я советую тебе нарядиться в козьи шкуры. Девочка будет утверждать, что ты святой, а друид станет охранять твою жизнь. Они всегда держат свои обещания, если соглашаются поклясться именем их подземных богов. Впрочем, может быть, они и солгут, и тогда нам придется выдумывать что-нибудь другое, чтобы сохранить с ними мирные отношения.
Итак, я и Лугунда отправились вместе с Веспасианом в главный лагерь легиона. Собираясь в путь, я с удивлением заметил, что многие в нашем маленьком гарнизоне за время долгой зимы привязались ко мне, хотя поначалу они и подтрунивали надо мной. Легионеры дарили мне на прощание всякую всячину; наставляли, что, мол, ласковое теля двух маток сосет, подбадривали, уверяя, что в жилах моих течет кровь настоящей волчицы, раз я умею говорить по-гречески. Мне было грустно покидать их.
Когда мы достигли главного лагеря, я забыл поприветствовать орла легиона, как то было положено по уставу, и Веспасиан, зарычав от гнева, приказал мне сдать оружие и отправляться в карцер. Такая строгость показалась мне чрезмерной, однако вскоре я сообразил, что таким образом он хотел поскорее свести меня с пленным друидом.
Хотя тому не исполнилось еще и тридцати, человек он был во многих отношениях примечательный. Друид сразу признался мне, что был захвачен в плен, когда возвращался домой из Вест-Галлии и шторм выбросил его корабль на берег, охраняемый римлянами.
— Твой легат Веспасиан — хитрая лисица, — сказал он, усмехаясь. — Никто из ваших ни за что не распознал бы во мне друида и даже не посчитал бы за бритта, потому что я не раскрашиваю лицо голубым. Он пообещал избавить меня от мучительной смерти в амфитеатре Рима. Однако напрасно он думает, что за это я покорюсь ему. Я совершу лишь то, что повелят мне пророчества. Веспасиан, сам о том не догадываясь, подчиняется нашим богам, когда оберегает мою жизнь. Впрочем, мне вообще ничто не страшно, так как я — посвященный.
Я занозил себе большой палец, и он распух и сильно болел. Друид, ловко сжав мое запястье, мгновенно вытащил занозу, да так, что я ничего не почувствовал. Рука по-прежнему ныла и горела, но наутро боль утихла, а ранка совершенно затянулась, и от нее не осталось и следа.
Вскоре друид вновь заговорил со мной о Веспасиане.
— Очевидно, он лучше, чем остальные римляне, понимает, что нынешняя война — это война между богами бриттов и богами римлян, — заявил он. — Поэтому-то хитрец и пытается заключить перемирие между богами — что, кстати, куда умнее, чем стремиться склонить наши племена к политическому союзу с Римом. Для наших богов такое перемирие может оказаться выгодным, ибо они бессмертны. Я совершенно убежден, что все последние предзнаменования говорят об одном: римские боги погибнут. Догадываясь, что Рим ни когда окончательно не покорит Британию, дальновидный Веспасиан хочет поставить наших богов себе на службу, но забывает о том, что каждый должен поклоняться своим богам.
Друид даже попытался оправдать в моих глазах человеческие жертвоприношения, которые предписывает его вера, пояснив:
— Жизнь должна выкупаться ценой жизни. Когда заболевает бритт благородного происхождения, он приносит в жертву богам преступника или раба для своего исцеления. Смерть для нас — не то же самое, что для римлян, ибо мы знаем, что рано или поздно возродимся, а умирание — это всего лишь переход в другое место. Я не берусь утверждать, что все люди вновь рождаются. Но любой посвященный знает, что он непременно вернется на единственно возможную для него ступень. Поэтому смерть для него — только глубокий сон, от которого он рано или поздно пробудится.
Веспасиан дал свободу друиду, который по закону считался теперь его рабом. Из своего кармана он заплатил в казну налог на вольноотпущенника, разрешил друиду носить свое второе имя Пьетро и в присутствии всех легионеров объявил ему об обязанностях, которые имеет вольноотпущенник по отношению к своему бывшему господину. Веспасиан подарил нам трех мулов, переправил через реку и послал в страну Лугунды. В тюрьме я отпустил волосы и бородку, а когда мы покидали лагерь, переоделся-таки в козьи шкуры, хотя Пьетро и высмеивал все эти меры предосторожности.
Стоило нам оказаться под покровом леса, как друид бросил в кусты свой посох отпущенника и издал пронзительный боевой клич бриттов. В одно мгновение мы были окружены толпой вооруженных и размалеванных голубым людей; однако ни меня, ни Лугунду никто и пальцем не тронул.
С первых весенних дней и до зимних заморозков мы с Пьетро и Лугундой разъезжали на своих мулах от одного племени бриттов к другому, пока я не узнал их все. Пьетро обучал меня по мере сил и возможностей обычаям и верованиям своего народа, умалчивая лишь о таинственных посвященных. Я не стану сейчас подробно рассказывать об этих поездках, потому что описал их в своей книге о Британии, к которой и отсылаю любознательного читателя.
Однако кое о чем мне следует здесь поведать. Только много лет спустя я понял, что во время этих странствий меня, так сказать, околдовали. Я не знаю, как это получилось, — может, на меня потихоньку влияли Лугунда и Пьетро, может, я был слишком молод, но только мое путешествие с каждым днем нравилось мне все больше и больше. Многое я воспринимал тогда не так, как сейчас, — в лучшем свете, что ли. Я находил удовольствие в обычаях бриттов, мне были по душе люди, встреченные мною; теперь, по прошествии стольких лет, я вряд ли оценил бы их подобным же образом. А вообще-то в то лето я повидал и узнал так много, что почувствовал себя повзрослевшим по меньшей мере на год, словно перескочив через него.
Лугунда осталась в стране своих соплеменников и занялась разведением зайцев, а я провел зиму в переполненном римлянами городе Лондинии, записывая то, что увидел и узнал в своих путешествиях. Лугунда порывалась непременно сопровождать меня, но Пьетро хотел, чтобы спустя какое-то время я вернулся к ним, и сумел убедить девушку, что это произойдет только в том случае, если она не уедет от родителей, которые, кстати говоря, по британским понятиям были людьми весьма знатного происхождения.
Веспасиан не признал меня, когда я, закутанный в дорогие меха, вошел к нему с голубыми полосами на лице и золотыми серьгами в ушах. Я заговорил с ним на языке бриттов и сделал рукой простейший из тайных знаков друидов, которым мне разрешил пользоваться Пьетро, чтобы я мог избежать дорожных опасностей.
Я сказал:
— Я бритт Итуна, кровный брат римлянина Минуция Лауция Манилиана, и пришел к тебе с вестью о нем.
